«Лучшим другом моей мамы была женщина по имени Грэйс. Почти всех, кого я знала, я звала „дядя“ или „тетя“, но тетя Грэйс была совсем особенной родственницей. Она стала и моим лучшим другом.
Тетя Грэйс работала в библиотеке на той же самой киностудии „Колумбия Пикчерс“, что и моя мама. Она первая погладила меня по волосам и по щеке. Это случилось, когда мне было восемь лет. Я и сегодня помню свое волнение при прикосновении ее доброй руки.
Как и моя мама, Грэйс переживала трудные времена. Она потеряла работу и еле сводила концы с концами. Хотя денег у нее не было, она не переставала заботиться о моей маме, у которой уже тогда появились первые признаки душевной болезни, и обо мне. Время от времени она забирала меня к себе. Когда у нее совсем не было денег и оставалось только полдоллара на еду, мы питались черствым хлебом и молоком. В булочной Холмса можно было купить кулек вчерашнего хлеба за 25 центов. Тетя Грэйс и я часами стояли в очереди за таким кульком. Когда я смотрела на нее, она улыбалась и говорила: „Не беспокойся, Норма Джин. Ты будешь красавицей, когда подрастешь. Я чувствую это всем нутром“.
Я была так счастлива от ее слов, что черствый хлеб казался мне слойкой с кремом.
Жизнь у тети Грэйс не заладилась. Смерти и невезение преследовали ее. Но не было в ней никакой горечи. Ее сердце оставалось добрым, и она верила в Бога. Почти все, кого я знала, говорили о Боге. Они просили меня не гневить Его. Но когда тетя Грэйс рассуждала о Боге, она гладила меня по щеке и говорила, что Он любит меня и присматривает за мной. Думая о словах тети Грэйс, я тихонько плакала, лежа в постели. Тот единственный, кто любил меня и присматривал за мной, был невидим; я не могла его услышать или прикоснуться к нему. Я всегда рисовала Бога, как только у меня выдавалась свободная минута. На моих рисунках Он был похож немножко на тетю Грэйс и немножко на Кларка Гейбла.
Став постарше, я поняла, что не похожа на других детей, потому что не было в моей жизни ни поцелуев, ни обещаний. Я часто чувствовала себя одинокой и хотела умереть. Я старалась подбодрить себя мечтами наяву. Но я никогда не мечтала о том, чтобы кто-то любил меня так, как родители. Это вообще превосходило мое воображение. Я шла на компромисс и мечтала, чтобы кто-то (кто-то кроме Бога) просто одарил меня своим вниманием, кто-то посмотрел и позвал по имени.
Эта жажда внимания как-то объясняла, я думаю, мою проблему в церкви по воскресеньям. Как только я усаживалась на скамье, раздавались звуки органа, и все начинали петь, а я вдруг ощущала сильное желание раздеться. Я страстно мечтала стоять перед Богом и всеми остальными обнаженной. Я должна была изо всех сил сжимать зубы и сидеть на руках, чтобы не начать раздеваться. Иногда я страстно молилась, умоляла Бога остановить меня, не дать снять одежду.
