Оставаясь тематически в том же — военном — круге, рассказы Исаковича, как заметил он однажды о своей прозе, говорят «о войне, которая была не только войной». Не только войной, можно добавить, но еще и проверкой на человечность.
«Военная» проза Югославии не просто показывает войну, какой она была, она привлекает внимание к серьезнейшим вопросам: на что способен человек, что обнаружила в нем война? Выйдя к глубинному исследованию человека на войне, литература должна была поставить — и поставила — и другой вопрос: какие бездны скрыты в человеке? И что это за страшный феномен, порожденный фашизмом — «расчеловечивание человека»?
Рассказ А. Тишмы «Школа безбожия» — об одном из фашистских убийц. Писатель пытается разобраться, какие обстоятельства делали человека частью машины фашистского уничтожения. Речь идет, в сущности, о выборе места в борьбе. Не останавливаясь только на моменте выбора, Тишма прослеживает и его последствия. Каждый сам выбирает путь, говорит Тишма своим рассказом, но после того, как выбор совершился, та сторона, на которой оказался человек, диктует ему свою волю, определяет его поведение, корректирует логику. Войну, безусловно, делают люди. Но и война «делает» людей, меняя их, иногда до неузнаваемости, особенно людей, лишенных убеждений. Так переменила война мелкого служащего Дулича. До войны это был жалкий, неуверенный в себе, сознающий свою неполноценность человек. Служба в фашистском застенке привлекла его, главным образом, невиданным материальным достатком. Вначале он и здесь робеет, в тайне тоскует по «уютному полумраку подчиненности», завидует тем, кто «всего лишь» выполняет приказания. Но абсолютная власть над чужими жизнями, полнейшая безнаказанность высвобождают инстинкты, которые трудно было предположить в робком служащем. В нем пробуждается садизм, бессмысленная жестокость. Примечательно, что Дулич у А. Тишмы проверяется так же, как и герой рассказа А. Исаковича: через отношение к нравственным нормам человеческого поведения, и результаты этой проверки прямо противоположны. У Дулича на миг мелькает мысль, что, замучив узника, он не сможет посмотреть в глаза людям. Но это не останавливает его. Он переступает через страх и перед людьми, и перед высшей силой, в которую верит, от которой, как он думает, зависит жизнь его маленького сына. Совершив убийство, невероятно чудовищное, дикое, и поняв, что оно останется безнаказанным, он ощущает в себе всесилие «сверхчеловека». Но по сути это всесилие — не что иное, как обыкновенное безумие, озверение, отпадение от человеческого рода.
