— А зачем он мне? — огрызнулась она. — Чтобы приезжать и издали глядеть на море и Триест? И на паршивого, шелудивого пса?
Они на целый час задержались с отъездом из-за того, что Радо не мог собраться с духом, чтобы сказать родителям о ее требовании. Наконец он произнес нервной прерывистой скороговоркой:
— Думаю, Фигаро нужно пристрелить… старый он уже, чего доброго сбесится… Да и облезлый весь, шелудивый… Энн говорит, что больше сюда не приедет, пока он тут лежит и рычит… Что поделать…
Он беспомощно повел плечами и сморщился от душевных терзаний; жалкий и потерянный, простился он с родителями. А Энн только и сказала — как всегда нараспев — свое ханжеское «до свиданья, папа». И слегка махнула холеной рукой с длинными накрашенными ногтями.
Старый, поседевший, полуглухой, совсем запаршивевший Фигаро пролежал весь день на солнце, ни разу не тявкнул, не зарычал, даже есть не просил, словно чувствовал, что старики раздумывают о нем и решают его участь.
Долго думали они и решали. И лишь вечером, когда спала жара, мать сварила ужин и, налив черпак в миску несчастного пса, с любовью поставила перед ним еду. Ласково посмотрев на собаку, седую, шелудивую, она погладила ее по голове и спине, приговаривая:
— Ешь, ешь, Фигаро. Мы уж как-нибудь… все мы, старые, никому не нужны…
Чувствуя, что за ее спиной стоит муж, она, не оборачиваясь, добавила:
— Не убивай его, пока я жива. А потом…
— Потом… — повторил муж, подумав о чем-то неопределенном, и тут же, прищурившись, усмехнулся: — А как она красиво, по-штирийски певуче говорит: «проклятый пес»…
— Бедный Радо, — запричитала мать. — Красивая она, верно, красивая, но сердце-то какое холодное… я даже озябла возле нее. Боюсь, и он будет зябнуть. А это плохо.
Спустя долгое, долгое время, может быть, через полгода или еще позже Энн спохватилась и спросила мужа:
— Слушай, я все хотела тебя спросить — старики тебе что-нибудь пишут?
У Радо похолодело на сердце: сам он всегда произносил слово «старики» с любовью, с какой они и сами обращались друг к другу, а в ее устах это звучало холодно, отчужденно, пренебрежительно.
— Пишут, — ответил он сухо.
— Ну как они, пристрелили уже того шелудивого пса Фигаро или по какой там опере они его назвали?
— Не знаю. Скорее всего они и не подозревают, что есть такая опера. Отец пишет, что мать сломала ногу и было бы хорошо, если бы мы их проведали. А пес не упоминается. — Он выговорил это слово нараспев, на штирийский лад, как она, словно решил ее передразнить.
