Дракон – первая, с кем я соглашаюсь
повидаться.
Она сидит справа,
не пытаясь заполнить бездну слева,
и говорит о погоде:
в Хобокене нынче
выпало три дюйма снега.
А еще о папе,
который вернулся домой
и, насколько ей известно,
давно уже не берет в рот ни капли спиртного.
Дракон превратилась в кожу да кости.
Осунувшееся лицо – как у призрака.
– У тебя анорексия? – спрашиваю,
внезапно осознавая эту простую истину
и злясь на себя, что не вмешалась раньше.
Она кивает.
– Скорее всего.
– Типпи пришла бы в бешенство, – говорю
я ей. –
Надо что-то делать.
Дракон кладет голову на мою подушку
и жалобно всхлипывает.
– Я тоже по ней скучаю, – говорит.
– Мы все скучаем. Очень,
очень
скучаем.
Я прошу маму не откладывать похороны,
потому что я проведу в больнице много
месяцев
и не хочу, чтобы Типпи столько ждала.
По моей просьбе Пол снимает на камеру
всю церемонию,
а потом кладет на тумбочку тонкий
серебристый диск,
чтобы я могла увидеть все
своими глазами.
Я посмотрю, как моя тетя Анна
споет песню о птице с огромными крыльями,
