Вместо зеленой школьной юбки
Ясмин надела джинсовую мини
и колготки с леопардовым принтом.
Она залила свои розовые волосы лаком
и поставила их волной.
Учителя даже не заставляют ее переодеться,
потому что
сегодня ей исполнилось семнадцать,
а дни рождения для смертельно больных
детей –
это святое.
– Я бы даже могла с кем-нибудь
перепихнуться по случаю праздника, –
заявляет Ясмин и так громко гогочет,
что все, кто есть в классе ИЗО,
поднимают кисточки над водянистыми
автопортретами
и оборачиваются.
Вечеринки не будет, но
Ясмин приглашает нас к себе с ночевкой.
Так мы говорим нашей маме.
А вместо этого
идем ночевать в церковь
под голыми ветвями
и мерцающими звездами,
тайком пробираясь по школьной
территории,
когда там никого не остается.
Когда Джон уходит за красками,
Ясмин показывает открытку:
сердечко в блестках,
а посередине – «ЛЮБЛЮ» завитушками,
как монограмма.
– Это от Джона, – говорит. –
Зря он, конечно.
Я ему уже говорила, что это не для меня.
Мое сердце бьется о ребра,
как будто сзади кто-то снова и снова
врезается в меня
на электромобильчике.
Я отдаю Ясмин открытку,
даже не прочитав.
Свой автопортрет
она нарисовала черной краской,
глаза – крошечные камешки
на слишком круглом лице.
– Ужасно, да?
Не знаю, что она имеет в виду –
портрет или ситуацию с Джоном.
Знаю только одно:
бывают вещи и похуже,
чем быть любимой им,
чем получать открытки,
усыпанные его поцелуями.
– Ты не слишком загоняйся на этот
счет, –
говорит Типпи Ясмин
и хочет добавить что-то еще,
но передумывает
и вместо этого гладит мой бок.
– Ты как? Норм? – спрашивает она меня
позже.
Киваю.
Я – норм.
А потом говорю:
– Сегодня в церкви напьюсь.
