На ужин едим печеную картошку.
Хрустящую кожицу и пушистую мякоть
топим
в соусе из сливочного масла, сыра и тунца.
Мама спросила про школу,
но лицо у нее не такое заинтересованное,
как мы ждали – или надеялись.
Ест она медленно,
разглядывает пузырьки,
что на цыпочках поднимаются
на поверхность
ее минеральной воды,
а папа лежит в кровати,
прованивая белое постельное белье,
отсыпаясь
после виски.
Никто и не вспоминает
про лишнюю картофелину,
остывающую в духовке.
Никто не говорит о том,
что из коридора
несет блевотиной.
Мы беседуем тихо,
с набитыми ртами,
и надеемся,
что завтра все будет
иначе.
– Давай-ка обсудим наш визит в церковь, –
говорю,
когда мы с Типпи
укладываемся в кровать.
– Ты из-за сигареты расстроилась?
Господи, Грейс! –
Она вздыхает,
и на секунду
я себя ощущаю ребенком
по сравнению с ней.
– Могла хотя бы спросить.
Нет нужны говорить ей,
что наше дурацкое тело
не расцепилось, как ему было положено,
и если умрет Типпи,
умру и я.
– Извини, – говорит она. –
Можно мне курить?
Я отворачиваю голову
и все тело, насколько это возможно,
к стене.
Что за вопрос.
Если уж Типпи что-нибудь взъелось,
она это получит,
даром что тело
принадлежит нам обеим.
Мне положено злиться,
но я лишь чувствую
зависть:
вот бы и я
иногда
могла быть такой эгоисткой.
Я мою голову
и на минутку
оставляю на секущихся кончиках
кондиционер для волос.
Тем временем Типпи
шоркает тело мочалкой
с лавандовым гелем.
Я слегка отстраняюсь
от резкого запаха и мыльных брызг,
затем моюсь
свежим куском миндального мыла.
– А вам не странно видеть друг друга
голышом? –
спросила нас двенадцатилетняя Хелен,
наша кузина,
на прошлый День благодарения,
прямо за праздничным столом,
отчего наша бабуля
едва не подавилась картошкой.
Мы с Типпи пожали плечами,
и все стали ждать
ответа,
делая вид, что не ждут.
Наконец Типпи сказала:
– Когда делишь с сестрой всю жизнь,
ее голая грудь –
это не то,
чему придаешь значение.
Мы второпях собираемся,
чистим зубы,
я – правой рукой, Типпи – левой,
свободными руками
точно крюками
обвив друг друга за талии.
Вдруг зеркало исчезает,
и Типпи тоже.
Я лежу на полу в ванной и слышу визг:
Типпи трясет меня
и пытается
вернуть к жизни.
Она облегченно вздыхает,
когда я открываю глаза,
и крепко сжимает в объятиях.
– Все хорошо, –
выдыхаю,
а из коридора уже несется топот шагов.
Влетает Дракон
с кистью для румян в руке,
которой она машет,
как дирижерской палочкой,
и кричит:
– Вы тут чего?!
– Я поскользнулась, – шепчу.
– Правда? – спрашивает Дракон,
