— Должны, товарищ майор!
— С каждым днем приближается этот миг.
— Хуже было — и не жаловались.
— Ну уж, не стоит так, Собик, ведь тебя здесь даром кормят и обстирывают. И тебе еще плохо?
— А если серьезно, товарищ майор, самое время по домам…
— Зачем нас здесь держат?
— Ведь война-то окончилась, нас дома ждут.
— Если у кого есть этот дом. Я, к примеру, не знаю, где его искать.
— Что ты, Рутковский, беспокоишься о доме. Прямо в Гурном можешь себе подобрать, какой пожелаешь…
— А если немец вернется, тогда что?
Солдаты засыпали Таманского и Затору вопросами, делились своими сомнениями.
— Нас тут держат, это верно. Ну, а кто же еще нынешней весной посеет здесь хлеб, посадит картошку? Если не мы, то никто за нас этого не сделает. А разве можно землю так бросить, чтобы она заросла сорняком, чтобы не дала урожая? Стране нужен хлеб, и что скажут те, кто придет на эту землю? Взять хотя бы ваши семьи из центральной Польши. А может, кто-то из вас решит здесь остаться? — Капитан Затора продолжил услышанный раньше солдатский разговор. — А немцы сюда уже никогда не вернутся. Вам, думаю, не надо напоминать о большой политике. Еще во время войны великие державы решили в Ялте, что исконные польские земли будут возвращены Польше, а немцев отсюда переселят на запад. Впрочем, как вы убедились, во время последнего наступления большинство из них сами удрали на запад. А те, которые остались, будут эвакуированы.
— Но ведь некоторые возвращаются?
— Отдельные случаи не в счет. Люди — есть люди. Ищут свои семьи. И мы должны это понимать. Что, впрочем, не меняет существа дела — эти земли навсегда вернулись в лоно матери-родины. И можете гордиться, что именно вы, вместе с союзнической Красной Армией, отвоевали их.
— Прав мой заместитель. А знаете, что бы я еще добавил, ну так, искренне и от всего сердца? — Таманский умолк, потому что в тот момент раздался цокот конских копыт. Это скакал на рысях по булыжной мостовой вместе со своим ординарцем командир первой роты поручик Цебуля. Он восседал на огромном буцефале, пригодном для чего угодно, только не для верховой езды. Такая же лошадь была под ординарцем. Разница между наездниками была, однако, огромная: ординарец умело держался в седле. Он ловко соскочил на левую сторону и взял коня своего командира под уздцы. Цебуля тяжело сполз с лошади и, широко расставляя ноги, направился с докладом к майору. Он хорошо знал, что солдаты втихую подсмеиваются над своим командиром. Поручик Цебуля, высокий мужчина с выпученными глазами, красным расплывшимся лицом, явно обозначившимся брюшком, вытянулся по стойке «смирно» и приложил к козырьку фуражки два широко растопыренных пальца.
