Плохо спалось в ту ночь майору. Не помогли ни мягкий диван, ни легкое пуховое одеяло, ни накрахмаленное, шелестящее, пахнущее свежестью белье. А может быть, именно поэтому сон и не приходил? А может, это смерть Ковальчика не дает ему покоя? Но ведь на то и война, на ней гибнут солдаты. Да, но война-то закончилась, а Ковальчика нет в живых. Однажды — даже не понятно почему — пришла Таманскому в голову мысль вспомнить друзей, боевых товарищей, своих командиров и подчиненных, которые погибли на поле брани. Начал считать, но сразу же перестал. Стольких недоставало! Но мысль эта не давала покоя. Особенно с тех пор, когда он начал служить в Войске Польском и командовать поляками. «Какой я командир?» — спрашивал он сам себя. Смерть или тяжелое ранение своего бойца он переживал как личную неудачу. «Они верят мне, доверяют, а как я ими командую?» Он выходил из себя, если у кого-то из офицеров в его присутствии срывались с языка избитые фразы: «Что ты, парень, так убиваешься — ведь война есть война». «На войне, как на войне». И тогда он отвечал им: «На то ты и командир, чтобы думать не только о себе, но и о своих солдатах. «Ура» надо кричать не для того, чтобы заглушить свой страх, а для того, чтобы напугать противника». Однажды даже командир полка на одном из совещаний упрекнул Таманского, что он чересчур осторожен. «Если бы ты поднял своих в атаку — давно бы взял эту проклятую деревню. Зря ждал танков. А теперь они хвастаются и смеются над твоей пехотой». Обычно дисциплинированный Таманский на этот раз не выдержал: «Зато у меня в батальоне осталось на десяток солдат больше». Случайно, по-глупому погиб Ковальчик…
Майор подошел к окну и распахнул его настежь. Шел проливной теплый весенний дождь. Крупные капли шелестели в еще не распустившихся побегах дикого винограда, ударяли по зеленой листве каштана, дотянувшегося до самого окна. Понизу стлался туман, наползая с моря. Раздался стук в дверь. Вошел капитан Затора и молча встал рядом с Таманским. И тот, не оборачиваясь, проговорил:
— Погибнуть теперь, когда война наконец-то закончилась… — Затора молчал. — Ты написал его семье?
— Написал. Перестань убиваться. Думаю, надо весь батальон вывести на похороны.
— Правильно. Передай это начальнику штаба.
— Да я уже сказал, решил, что ты не будешь возражать.
— И правильно решил. А вот над гробом на этот раз я скажу, хотя это твой политруковский хлеб.
— И тебе и мне одинаково трудно говорить. Родак тоже ходит сам не свой, считает, что это по его вине.
