Обида родилась еще там, в курене хунгиратов. Отец Борте Дэй-сэчен, все его родичи были радушны и приветливы, но Тэмуджин все время чувствовал: он для них нищий наследник прославленного отца, достойный милости, но не уважения. Не видать бы ему Борте, как кроту неба, не будь с ним Теб-тэнгри. Ловкий шаман, великий искусник в спорах, повел дело так, что достойному Дэй-сэчену ничего не осталось, как отдать дочь или признать себя клятвоотступником. Но, не удерживая Борте, он неуловимо, неуличимо давал понять – это милость. И богатые дары, и эта белая юрта, и пышная одежда невесты, и то, что сам Дэй-сэчен не поехал провожать дочь, все, как сейчас понимает, было сделано для того, чтобы он мог в полной мере оценить свою бедность, свою неспособность ответить равным подарком. На пирах хурчины в своих песнях славили подвиги, которых он не совершал, величали владетелем улуса, которого он не имел… Они издевались над его незначительностью. Но там он этого до конца не понял. Там все заслоняла одна мысль – увезти Борте.
Но вот привез. Увидел свою мать, оборванных братьев, поставил рядом со своей юртой, дырявой и ветхой, юрту невесты, а в сердце ни капли радости – тоска и обида. Скорей бы все кончилось…
Он скосил глаза в сторону огней. Рядом тихо катил свои воды голубой Керулен. Противоположный, высокий берег был подмыт, от воды круто вверх поднимался глинистый яр, источенный норами стрижей. Острокрылые птицы стремительно носились над рекой, и прохладный вечерний воздух был заполнен их щебетом. Эх, если бы он мог прямо сейчас повернуться спиной ко всем, перебраться на ту сторону, сесть на край обрыва и в одиночестве смотреть на веселых стрижей, на крутые повороты реки… Нельзя. А что можно? Почему человек должен делать не то, что он хочет?
Подошел Теб-тэнгри, молча отодвинул его чуть в сторону, разостлал у входа в юрту войлок, на него положил онгонов, шепча молитву, обрызгал их архи. Движения шамана были неторопливы и полны достоинства. На просторном халате висели металлические изображения разных животных, на голове была шапка из плоских железных обручей, на макушке, где обручи скрещивались, торчали, будто рожки молодого дзерена, два медных прутика, изображающих лучи, на лоб, на виски свешивались треугольники подвесок, сзади была прикреплена цепь, оканчивающаяся целым набором побрякушек. При каждом шаге шамана подвески, изображения животных тихо позванивали.
Сумерки к этому времени сгустились. Огни стали словно бы ярче, их отсветы заплясали на черных волнах Керулена. Теб-тэнгри встал между огнями, поднял над головой бубен, резко, отрывисто ударил пальцами. Тугой звук пролетел над рекой, толкнулся в кручу яра и, рассыпаясь, покатился обратно. Шаман подождал, когда звук умрет, и нараспев заговорил:
