В отместку что-то нажал на плазменном агрегате, стрелялище громкнуло, в развалинах вздулся взрыв, перед самым носом Кирея, пятная кирпич свекольными пятнами, неаппетитно шмякнулось нечто анатомическое.
— У-ду-ду-ду-ду! — сказали из-за развалин.
— Пуп! — ответило стрелялище.
Опять брызнуло свёклой, за развалинами принялись вопить:
— …а-А!.. — и снова по нарастающей: — …а-АА!!!
Очень кинематографично.
— Пуп!
Шлёп!.. Тьфу, мерзость, что у них там, кишкомёт установлен?
Стрельба с той стороны прекратилась. Перегруппировываются или же подтягивают тяжёлую технику. Сейчас вломят. Интересно, а стрелялище — тяжёлая техника или не очень? Антону доктор запретил поднимать больше трёх килограмм. У белохалатников хобби такое: как увидят здорового человека, так сразу — таблетки пожизненно и запрет на поднятие тяжестей. Стрелялище весит не меньше пятнадцати килограммов, значит, обслуживать его надо впятером.
Кирей с лёгкостью вскинул неподъёмное орудие, но пупунуть не успел. По ту сторону фронта рявкнуло командой: «Тори, пирог!» — и сверху пала такая огненная круговерть, что пришла пора свой пуп уносить.
Антон бросил дурацкую пупалку и, визжа как палимая живьём свинья, ринулся в пролом родного дома. Пылал воздух, горел камень, тлел кирпич. Чадный воздух веял сожженной свёклой.
А!!! — нто-ОО!-н кинулся к кастрюле, схватился за раскалённую ручку, заплясал, терзая мочку уха. Чёрный дым бедствия полз окрест.
Свёкла сгорела полностью и безоговорочно.
Мертвенный, сладковато-горький свекольный смрад пропитывал мироздание, не позволяя дышать. При термическом разложении бетаина образуется пирогаллол. Попробуйте выжить в такой атмосфере.
Очнулся только утром, с отвращением узрев бязь занавесок и целость стен. Поднялся, долго чистил кастрюлю, шаркая по дну металлической мочалкой. Окончательно избавиться от следов угля не удалось. Теперь кастрюля будет вечно свидетельствовать о былом позоре.
Изныв окончательно, прекратил бесцельные попытки вернуть кастрюле невинность, начистил свёклы, поставил вариться. Покуда на плите булькало, сидел по-военнопленному, глядя в колени. Науксусил и посолил в срок и меру. Вовремя снял и съел.
А толку-то, толку? Былого не вернёшь.
Наевшись, не то чтобы ожил, но сытое брюхо пробудило подобие унылой любознательности.
Подошёл к окну.
По ту сторону бязи беседовали. Голоса звучали неспешные, уверенные. Второй, вроде, помоложе, а первый — в самом соку.
— Тут он засел, туточки, уж я-то знаю. Чуешь, буряками пахнет? — так это он. От них завсегда буряками несёт.
