— Такой у меня парень нашелся — подделал подпись, не отличишь от настоящей!
Лукин состроил гневную гримасу, вскочил и закричал:
— Это ж уголовщина! Как вы смеете подделывать документы? Я буду привлекать вас к судебной ответственности! Вы подделали… мою подпись!
Командир сначала опешил, растерялся, а потом наша землянка огласилась дружным долгим хохотом.
Мы столько мастерили документов, что немцы в конце концов стали догадываться и часто меняли образцы своих бумаг. Но у нас хорошо действовала разведка, и недели за две до введения новых документов мы имели их образцы у себя в лагере. Образцы эти доставляли нам подпольщики прямо из типографии. И мы выдавали новые документы одновременно с немцами.
Николай Иванович Кузнецов обстоятельно и подолгу разговаривал со всеми, кто возвращался из Ровно. Он задавал Приходько, Струтинскому, Бондарчуку и Вознюку сотни вопросов.
Но я все еще боялся пускать Кузнецова в Ровно.
— Не стану ж я там шум поднимать, я ведь не шумный! — уговаривал он меня. — Пройдусь по городу, посмотрю и вернусь. А там уж рассудим, как действовать дальше.
Наконец мы решили его отправить, но не одного, а со стариком Струтинским, который должен был познакомить Кузнецова со своими родственниками.
Готовили мы Николая Ивановича очень тщательно. Вместе со Стеховым и Лукиным обсуждали каждую мелочь его костюма. Мы подобрали ему по ноге хорошие сапоги; по его фигуре был подправлен трофейный немецкий мундир, на который мы прикалывали и перекалывали немецкие нашивки и ордена. Все это делалось втайне от всего отряда. Ведь и у нас мог быть подосланный немцами агент. Поэтому, как ни тяжело было соблюдать конспирацию в условиях лагеря, мы завели такой порядок: никто из партизан не должен знать того, что его лично не касается.
В лагере Кузнецов носил обычную свою одежду. Если он уходил на операцию в немецкой форме, то об этом знали только участники операции.
Подготовка длилась трое суток. Неизвестно, когда Николай Иванович и Владимир Степанович спали. Днем они заняты были приготовлениями, а вечерами и даже ночами сосредоточенно беседовали, прохаживаясь в стороне от товарищей или сидя где-нибудь на пеньке.
В Ровно Струтинский и Кузнецов поехали на фурманке. Струтинский в качестве возчика, а Кузнецов — как тыловой немецкий офицер, ведающий продовольственными вопросами в районе. Так, по крайней мере, были оформлены их документы.
Километрах в восемнадцати от Ровно они остановились на одном хуторе, у родственника Струтинского, Вацлава Жигадло. Узнав, в чем дело, Жигадло сказал:
