Во взгляд Квазика вернулась рассудительность. Он забегал по спальне, злобно щелкая хвостом и раздраженно потирая ладонями рога. (Похоже, этот жест у демонов – аналог русского чесания в затылке.) Неизвестно, сколько бы он еще бегал и колдовал над своей собственной печатью (тоже перекрасившейся в золотой цвет), если бы не прилетел вестник от племянника.
Возникший посреди спальни шарик заговорил сразу, как только в него нервно ткнули когтем. Всхлипывающий и прерывающийся на рыдания голос Тана сказал:
– Так жаль, что Вера умерла, она была… (хлюп, хлюп)… необыкновенной! Тебе сейчас хуже, чем мне, я знаю… Мать тоже плачет: она увидела, что моя печать исчезла. Очень… жаль… сочувствую…
Шарик исчез на последнем душераздирающем рваном вздохе.
Квазик смущено замер. Вера сурово сложила руки на груди и непримиримо свела брови и поджала губы. Хвост демона робко потянулся к ней, но отдернулся и виновато свернулся колечком.
– Э-э-ээ… Э-эммм… Нет, а что я должен был подумать?!
– Что-нибудь более умное! Не боишься, что рога с хвостом отвалятся и полоски под душем смоются, как… ах, да: как незаслуженные атрибуты внешности? Так у вас в парколе говорят.
Хранитель миров понял, что оплошал. Не оправдал доверие. Плюнул в светлую душу. Перечеркнул та-а-акую ночь! Не сдержал обещания всегда давать возможность объясниться и высказать слово в свою защиту. Словом, до Квазика дошло, что он смертельно обидел свою женщину, и рогатый прозорливо догадался, что это выйдет ему боком. Учитывая полное отсутствие опыта душевно-близких, постоянных отношений с женщинами, его сообразительность была, вероятно, инстинктивной, доставшейся в наследство от многих поколений мужских особей во всех мирах.
Та же генетическая память всего мужского рода подсказала ему и линию дальнейшего поведения: робко улыбнуться, сделать умильные глазки невинного щенка, подлезть с поцелуями и насупиться в ответ на решительный отпор. Умчаться на кухню и вернуться с чашечкой капучино, на коричневатой пене которого красовалось белейшее сердечко с кучерявым ободком из кокосовой стружки. После чего снова умчаться на кухню и начать греметь там посудой, то затихая, то снова оглушая стуками.
«Не иначе, настоящий завтрак затеял готовить. – Вера сумрачно взирала на сердечко в кокосе. – Как он это украшение изобразил? Впрочем, для демона его уровня сие не сложно, а вот идею точно на Земле подглядел. – Вера тяжко вздохнула и глотнула кофе. Представилось, как рогатый демонюга следит за влюбленной парочкой в московском кафе, а потом шпионит за баристо. На сердце чуть полегчало. – Надо перестать так сильно злиться, на самом деле я вовсе не хочу вернуться к своему одиночеству на Земле, не хочу расставаться с Квазиком. Это он меня любить не может (и то не уверена, кстати), а я-то его точно люблю. Что ж поделать, если беда у моего демона с причинно-следственными связями, он сразу хватается за самое «очевидное», «научно обоснованное» объяснение наблюдаемому явлению. А то, что эти «научные» причины никак не укладываются в этические рамки – так это проблема причин, а не Квазика. Так, хватит хандрить, вспоминаем, что ночь была потрясающей, и не стоит продолжать портить утро, которое может быть не хуже ночи. Очень может быть! Да и Карелоноделе, Тану, другим хранителям, и даже Элистэлю надо сообщить, что я жива и здорова, нахожусь в уме и твердой памяти и готова служить подопытным кроликом в их экспериментах. Интересно, что там Квазик готовит?»
