Врет и не краснеет. Сам говорил когда-то, что жалость у них не в чести. И что он ее не жалеет. Что лишь женщины это могут — но втихомолку.
А нынче заявил, что ему жаль Красаву. Да у него небось и сердца-то нет, для такого дела.
Но тут же Забава вспомнила, как Харальд ее берег — с первых же дней. Следил, чтобы всегда в тепле была, покрывало подтыкал, словно за дитем малым присматривал.
Забава залилась стыдным румянцем. Выходит, он ее все-таки жалеет, только по-своему. Но вслух никогда не признается — раз здесь это не в чести. А она-то, глупая…
Вот только плохо, что он и Красаву жалеть начал.
А если все-таки не жалеть, с замиранием сердца подумала она. Красава, хоть и исхудала после всего, что с ней случилось, все равно была красивая. Покрасивше ее самой.
И Харальду она наверняка в ноги будет кланяться, как тетка Наста дядьке Кимряте. Или уже кланялась?
А дядька Кимрята за это жене благоволил…
Харальд уже скинул рубаху и сапоги, стоял в одних штанах. Смотрел на нее с извечным своим каменным выражением на лице. И не поймешь, о чем думает.
— Отвернись, — выдохнула Забава.
Стыдным казалось, скинув рубаху и платье, остаться перед ним в мужских штанах. И подол задирать, чтобы сначала штаны развязать и снять, а уж потом стащить остальное, тоже не хотелось.
Но Харальд, вместо того, чтобы отвернуться, заявил:
— Я взял жену, чтобы на нее смотреть. Чтобы знать, что у нее под одеждой. И что на уме. Ты уже второй раз просишь отвернуться. Почему?
— Штаны под платьем, — покраснев еще гуще, пробормотала Забава.
Харальд шагнул к ней и одним движением задрал платье с рубахой до бедер. Замер — она почувствовала его кулаки, прижатые к ее бокам. Сказал медленно:
— Со своими штанами я всегда могу тебе помочь. Вот с прочим… как прошел твой день, Сванхильд? После обеда я оставил тебя в опочивальне спокойной и довольной. А вечером мне пришлось искать тебя по всей крепости. И ты зачем-то стояла ночью на берегу. Забыла про краке? Может, хотела утопиться? Из-за какой-то рабыни?
Забава молчала.
— Отвечай, — потребовал Харальд.
И сдернул с нее одежду — а ей только и осталось, что руки поднять.
Харальд швырнул скатку из платья и рубахи на сундук, потянул, надавил ей на плечи, усаживая обратно на кровать. Присел на корточки, взялся за завязки на ее сапоге.
Но глаз от нее так и не отвел. Серебро во взгляде сияло. Казалось почему-то ласковым. Светом в окошке…
И Забава вдруг почувствовала, как внутри словно что-то отпустило. Выпалила, прикрыв грудь руками:
