— Приказали, как только принесем, сбегать за дровами на всю ночь. Еды прихватить, питья…
Они выскользнули за дверь, а Забава похромала в парную. Неловко опустилась на колени рядом с сестрой, темным горбом растянувшейся на полу. Позвала:
— Красава…
Сестра, лежавшая ничком, с копьем, вошедшим между лопаток, и вроде уже бездыханная, вдруг вскинула голову. Разлепила смерзшиеся ресницы, присыпанные снегом, посмотрела неожиданно живо…
И прошипела на родном наречии:
— Что, Забавка, несладко тебе пришлось? Погоди, это только начало. Ты и знать не будешь, кто к тебе подходит. И что с тобой сделают.
— А что с тобой-то сделали, Красава? — вырвалось вдруг у Забавы.
В сердцах вырвалось, зло.
Сестра в ответ скуксилась, посмотрела уже по-другому. Но головы не опустила. Простонала уже с тоской:
— Вот и все, Забавка. Кончилось все для меня. И жизни-то не порадовалась… а ведь я красивее тебя…
И Забава, поддавшись внезапному порыву, согласилась:
— Красивее, Красава.
Сестра опустила голову на покрывало, пожаловалась:
— Ничего не чую — ни рук, ни ног.
Может, оно и к лучшему, подумала Забава. Хоть от боли не будет мучиться. Столько времени пролежала в снегу… наверно, все себе отморозила.
Забава закашлялась, отворачиваясь в сторону. Потом, когда кашель стих, присмотрелась к Красаве.
Та лежала с закрытыми глазами, прижавшись одной щекой к покрывалу. Из каменки, где разгорались дрова, долетали всполохи света — и видно было, что на лице у сестры сейчас играет румянец. Нехороший, яркий.
Наверно, не следовало этого делать, но Забава потянулась и коснулась ее лба. Ощутила жар. Отдернула руку, пробормотала:
— Скоро баня протопиться. Согреешься. Еды принесут, питья…
— Все жалеешь, жалостливая? — не открывая глаз, чужим голосом отозвалась Красава. — Поздно мне еду-то…
Забава молча развязала свой платок, затянутый узлом на шее. Принялась сметать с Красавы быстро таявший снег, где ладонью, а где платком.
Потом, стащив с плеч свой плащ, укрыла ее.
И сама не понимала, зачем это делает. Жалости большой не чувствовала…
Но иначе получилось бы не по-людски. А кроме того, было у Забавы ощущенье, что она с сестрой вроде как прощается.
— Жить хочу, — вдруг прошептала Красава. — Вон как все повернулось. А тебе, колоде дубовой, ничего не делается. Самого ярла приворожила, хозяйкой в его дому стала. А я? Пластом здесь лежу, к смерти готовлюсь. Несправедливо это…
— Может, еще поживешь, Красава, — тихо сказала Забава. — Жива ведь до сих пор? Если матушка Мокошь будет милостива, и дальше будешь жить. Ты хоть поняла, что на тебе чары были? Колдовство чужое? Что не сама ты все это сотворила?
