Эмилия мало что извлекла из этих наставлений. Она была слишком поглощена своими мыслями, чтобы заботиться об учтивости, и даже прославилась своим дурным воспитанием. Но знания она хватала на лету. Ее отец оказался достаточно проницательным, чтобы понять, что породил на свет чудо. В то время как большинству молодых девиц ее круга предоставлялась свобода самим набираться ума-разума у слуг (что впоследствии очень пригодилось тем, кто бежал от Революции в Англию и Америку без гроша в кармане), Эмилия была по самым высоким меркам прекрасно образована. Она изучила латынь, итальянский и английский. Тассо и Мильтон были ей знакомы так же хорошо, как и Вергилий. Она переводила “Энеиду”, знала наизусть многое из Горация, штудировала Цицерона. Она решила не тратить время на испанский, услышав, что единственная знаменитая книга на этом языке — авантюрный роман. Ее истинной страстью была математика. В этом ее поощрял друг семьи господин де Мезьер, дед мадам де Жанлис.
Семейство де Бретей жило на широкую ногу, каждый день у них собиралось за ужином не меньше двадцати человек, и хотя их дом не был средоточием блестящих умов, некоторые известные литераторы туда заглядывали. Каждый четверг там появлялся Фонте- нель, племянник Корнеля, секретарь Академии наук и скромный предшественник Вольтера в деле популяризации научной мысли. Он родился в 1667 году, и, когда Эмилия была ребенком, ему перевалило за сорок. Он любил повторять: “У меня единственная мечта — дотянуть до земляничной поры”, а на смертном одре удовлетворенно заметил, что пережил их девяносто девять. Завсегдатаями дома были также герцог Сен-Симон и маркиз де Данго, слывшие довольно мерзкими стариками. По словам еще одного друга семьи, Жана Батиста Руссо, глаза Сен-Симона напоминали потухшие угли в омлете. Герцог никогда не являлся на ужин из боязни, что придется платить гостеприимством за гостеприимство, однако в своих мемуарах не преминул куснуть руку, которая его не кормила: “Бретей был человеком, не лишенным способностей, но его снедала любовь ко двору, министрам и всему светскому. Он пользовался всяким случаем, чтобы обогатиться, продавая свою поддержку [при заключении государственных контрактов]. Мы терпели его, потешались над ним и немилосердно над ним издевались”.
“Кто написал paternoster?” — спрашивают господина де Бретея за ужином. Молчание. Господин де Комартен, его кузен, шепчет ему: “Моисей”. “Ну, конечно же, Моисей”, — радостно подхватывает господин де Бретей посреди всеобщего веселья. Но зато о событиях текущего дня он был осведомлен куда лучше. Лабрюйер даже вывел его в своих “Характерах” под именем Цельсия, всеведущего торговца слухами.
