Размеренная, спокойная, насыщенная творчеством жизнь, которой так наслаждался Вольтер, иногда нарушалась. То он узнавал от своих высокопоставленных друзей, что тучи над ним сгущаются, и на несколько недель исчезал в Голландию, то ввязывался в тяжбу, которая требовала его присутствия в суде. Новая склока с Жором вылилась в судебный процесс, в ходе которого выяснилось, что Вольтер (хотя он вполне мог быть пострадавшей стороной) лгал. Ему перестали верить. Даже такие друзья, как герцог Ришелье, пожимали плечами, не желая слушать его объяснения. Они убедили его отказаться от претензий. Потом супруги дю Шатле были втянуты в один из тех правовых споров, которые в восемнадцатом веке, случалось, переживали несколько поколений. Мадам дю Шатле вела дела за своего мужа, и это вынуждало ее время от времени выезжать в Брюссель. Вольтер ее сопровождал. Но отныне их домом был Сире.
Здесь они жили, работали, и здесь развивался их знаменитый роман. Он действительно мгновенно стал знаменитым. Ревнивые взоры следили за любовниками из всех уголков Европы. Зависть вызывала не столько их близость, сколько мысль о блестящих остротах, уносимых холодными ветрами Шампани. Современники были вне себя, потому что из всех развлечений они превыше всего ценили занимательную беседу. Всякая вес- точка, приходившая из Сире, любое действие или высказывание обсуждались со страстным интересом. Хозяйки парижских салонов так злились на Эмилию за то, что она похитила Вольтера, словно они были театральными антрепренерами, а он примадонной. По мере того как они больше и больше распалялись, Эмилия, по их уверению, становилась все непривлекательней и непривлекательней. Ее уродство просто не давало светским дамам покоя. Мадам дю Деффан, считавшаяся подругой маркизы, не ленилась вновь и вновь изображать ее увешанной бриллиантами жердью в дешевой нижней рубашке. Кузина Эмилии, мадам де Креки, говорила: “Мы не могли без смеха слышать о возвышенном гении и глубоких познаниях мадам дю Шатле”. У таких женщин слишком куцые мерки, чтобы подступаться с ними к Эмилии. Когда они озадачены или немного испуганы, то часто находят выход в идиотском хихиканье. Все это нимало не беспокоило маркизу, пока она жила, и не может принизить ее теперь, когда она мертва. Эмилия была на тысячу голов выше этих ничтожеств — незаурядная личность, как сказал Сент-Бёв, — “pas une personne vulgaire”. Она была образованна, как редкие представительницы ее пола. Ее научные и математические познания превосходили Вольтеровы и высоко оценивались теми, кто имел право судить. Мопер- тюи, возможно, никогда ее не любил, но искренно ею восхищался: “столь же красивая, сколь обаятельная, самая милая и любезная женщина во Франции”. “Удивительно было видеть, — вспоминал он позже, — высокую ученость, казавшуюся привилегией нашего пола, в соединении с самыми привлекательными женскими свойствами. При ее уме и остроумии, никакого недоброжелательства. Она никогда ни о ком не говорила гадостей”. Но что особенно поражает, так это неизменное уважение к ней Вольтера. Он видел людей насквозь и характер имел отнюдь не рыцарский. Он часто бывал груб и разил пером наповал. Вольтер жил с Эмилией в теснейшей близости и знал ее, что называется, с изнанки, но лишь раза два высказался о ней не совсем почтительно. Эти оговорки были, конечно, подхвачены и раздуты. Однако почти каждый день в течение шестнадцати лет в письмах, стихах, посланиях и посвящениях он расточал ей восторженные хвалы. Если он переусердствовал, дав повод к издевкам (“некоторые шутники могут сказать, что и не догадывались, какую великую мыслительницу залучили в постель”, — писал друг Сидевиля), нет сомнения, что чувства его были искренними. Это невозможно оспорить. Мадам дю Деффан и не пыталась, зато она пустила сплетню, будто Эмилия привязана к Вольтеру только потому, что он вытащил ее на авансцену и обеспечит ей местечко в вечности. В то время мадам дю Деффан ничего не знала о любви и многих ее причудах. Ее собственное бедное старое пустое сердце еще не начало биться, чтобы в конце концов оказаться разбитым.
