Она вышла прямо на него. Между ними раскинулось мёртвое тело. Со лба ещё текла кровь, но кожа быстро остывала. Она не могла не заметить лежащую женщину, не увидеть, как на ней, словно на вытащенном из огня полене, гаснут последние искорки жизни. Но девочка вела себя совсем не как обычные дети — ни страха в глазах, ни горестных воплей, она не бросилась к матери, не обхватила, беззвучно всхлипывая. Она не могла не заметить и его самого, и ещё дымящийся пистолет, но так и не оторвалась от своего увлекательного занятия и продолжала брести в больших, как лодки, туфлях, нагнувшись вперёд. Ступала неустойчиво, казалось, вот-вот упадёт. Но ей нравилось, и клекочущий смех звучал не переставая.
Ощутив на себе его взгляд, девочка повернулась и направилась к нему. Смех какой-то неискренний, а туфли волочит, переваливаясь, как пингвин. Он вгляделся в неё. Очень похожа на покойницу мать. У обеих большие удлинённые глаза, высокий лоб. Но она ещё маленькая, личико круглое, как яблоко, брови чуть обозначены, мягкие волосы свешиваются на лицо. Платьице старое, всё в белых пятнах на груди — то ли от сухого молока, то ли от жидкой каши. Кое-где порвано или проношено, концы ниток торчат: судя по всему, мать не очень-то пеклась о ней. Но её это почти не заботило, никакой обиды за то, что её оставили одну, и она продолжала брести, непринуждённо смеясь. Дошла до лежащей в луже крови матери, с усилием сделала широкий шаг и переступила через неё. Словно не через мать, а через камень на дороге.
От этой картины на душе сделалось невыносимо тягостно. Он, наёмный убийца, каких только кровавых сцен не видел, но эта показалась самой жестокой: ничего не соображающая девчушка переступает через тело матери. Смотреть на это не было сил, а она всё брела к нему, улыбаясь, прекрасный цветочек, цветочек, не утративший невинности, ещё не познавший житейских бурь. Он вздохнул, рука дрожала, когда он выстрелил ребёнку в живот. Девочка брела, постукивая великоватыми туфлями, и когда прозвучал выстрел, застыла на пару секунд и упала навзничь. Туфли соскочили и взлетели, как вспугнутые птицы.
Упав, они одна за другой ударились о её тельце. Из живота струилась кровь, она вскоре замарала и их. Красные туфли стали как живые.
Он облегчённо вздохнул: всё, конец. Потом повернулся и ушёл.
Вновь в этом городе он оказался через шесть лет. Все эти годы, как и прежде, убивал и скрывался. Такая жизнь давно надоела, но бывает, что держаться прежних привычек — лучший способ выжить. Да, убивать уже привык, привык к тому, что неожиданно вспоминались выстрелы и падающие тела, кровь и стоны умирающих. В жизни не осталось других желаний и стремлений, кроме того, чтобы получить задание и выполнить его. Если бы не это, могло возникнуть ощущение, что и не живёшь совсем.
