И кажется ему вдруг, что ужасно много упустил он в жизни.
Но здесь он, конечно, лишку хватил. И немалого. Это верно: много женщин у мужчины может быть, но жизнь-то — она одна! Так чего же тогда метаться, не быть с одной, со своей женой, коли любишь-то? А Домель, конечно же, любит жену, а вы как думали? Он позвонит ей (и на поезд Домель уже опоздал), скажет, чтобы понапрасну не тревожилась…
Ну вот я почти что все и рассказал. Осталось, пожалуй, только добавить, что, придя в себя, Домель встал и осмотрелся. Обнаружил, что находится на опушке соснового бора, который одним своим крылом подступает к рабочему кварталу. Вы уже знаете: сосны, березки, трава, жучки. И снова сосны, березки… Но махонькая разница — кажется Домелю, будто на этот раз глядит он в область неведомого. Откуда-то из тайников памяти всплыло и овладело им чувство, что родилось в душе его еще в школе, когда он впервые увидел атлас по истории, увидел и удивился. Старая карта робким пунктиром рядом со Средиземным морем определяла приблизительные очертания северных границ Африки. Южнее — там, где пути вели в глубь загадочного континента, — неуверенной штриховкой были обозначены горы. А выше несмелой рукой выведено: Hic sunt leones. Здесь — львы. Больше ничего. Но именно поэтому Домелю так хотелось туда попасть…
Вот теперь Бруно и вправду закончил свой рассказ об этом Домеле. Он допивает кофе. Похоже, что он очень устал. Кстати, вряд ли, думается, история эта приняла бы иной вид, если бы поведать ее пришлось не женщине. Но, верно, хорошо и так, как было. А то бог его знает, какие душевные пропасти открылись бы нам вдруг в своей бездонной глубине.
Перевод С. Репко.
Истории Бруно. Он рассказывает их не вдруг. Сначала его надо поймать за рукав куртки и подвести к месту событий. Например, на деревенскую площадь, к фасаду старого крестьянского дома с острой крышей. Да и час должен быть соответствующий, скажем, около одиннадцати — конечно, вечера. Ну вот, теперь начинай!
— Н-да! — произносит Бруно. — Здесь, значит, это и было. Там вон стояло майское деревце. А где я сейчас стою, стоял Ваурих. А…
— Слушай-ка! — перебиваем мы его. — А когда это было?
— Да около одиннадцати.
— Год, год-то какой был?
— Тысяча девятьсот сорок шестой, — говорит Бруно. — Аккурат в ночь с тридцатого апреля на первое мая. По деревне тянуло запахом гари. Но собаки не брехали, и окна все уже погасли. Только несколько звезд…
— Гарью тянуло?
