На этот раз вопрос, как видите, поставлен всерьез, глобально, так сказать. К серьезным последствиям это, правда, не приведет, но кое-что… Кстати, Домель сейчас один. И в бок никто не толкает: чего спишь, мол, тебе сдавать, и трепом никто не нудит: выписали, мол, одной старушке по ошибке такой порошок, что выпила, бедная, и прямым ходом на тот свет. Вот и выходит, что есть у него, у Домеля, время пораздумать, пораскинуть мозгами. И приди он сейчас к мысли, что жизнь не сулит ему ничего интересного, что впереди только скука да однообразие, все равно сядет он за руль своего «рафика» и отправится в путь-дорогу. Потому что на заводе или… как его там, надо же, опять запамятовал, ну да и так понятно, ждут его. И даже очень ждут.
И вот уже навстречу нахальным носом пылит грузовик: уступи, мол, дорогу, за ним молоковоз, наконец, какая-нибудь армейская колонна, а ее обогнать — непростецкое дело. И снова Домель кипит. Кипит Домель, пузырится. И ведет машину свою так, что любо-дорого посмотреть; маленькое только во всем этом «но» — колени подрагивают да в груди холодит. Очень может быть, что никогда не вспомнит он того вопроса. Но вряд ли. Сомнительно что-то, правда ведь? Такие минуты возвращаются и со временем приходят все чаще, а такого, как Домель, и расслабить могут. Тучи ведь на то и собираются, чтобы иногда громом грянуть да дождем пролиться. Так и Домель порой: загремит, забурлит, выкинет эдакое, шут знает какое, коленце — всему свету напоказ: вот он я, живой еще, дышу, могу еще удивить и попотешить. И… петухом, понимаете, петухом.
Но, заметьте, насчет грома это я так — если худой, крайний случай. Обычно до этого не доходит. Обходится, словом. Да-а-а. Домель. Вот так, бывает, прикинешь, подумаешь о прожитых им годах и о тех, что еще впереди, и начинаешь тогда помаленьку кое-что и разуметь. И тут мне, должно быть, отступать некуда, а самое время рассказать вам о том, что я знаю от самого Домеля. Без этого, наверно, просто не обойтись. Но только, чур, никому. Добро? Рассказал о том Домель в слабый свой час, будучи на изрядном взводе. Да о таких вещах трезвонить и не годится. Да-а. Так вот оно всегда и бывает: хочешь околицей, а приходится улицей.
Ну, значит, на самом деле было все так. Отладил Домель в одном городке агрегат и стал домой собираться. Хотел разок пораньше приехать. У кроликов, может, убрать. И то ведь — со всеми служебными делами он в тот день уже управился. Но тут возьми да произойди нечто диковинное: заартачился «рафик» — стоит и не едет. Наверно, когда Домель останавливал машину, то чересчур сильно тормозил. Вполне возможно. Как бы там ни было, но правое переднее колесо заклинило. И хоть вообще-то Домель привык делать все сам, на этот раз он от своего правила отступает: в тормозах и системе управления слабовато разбирается. Тут уж слово за мастерской. Домель идет туда. Обед давно уж позади. На часах полчетвертого. В мастерской никого. Только пожилой угрюмый мастер. Он слушает Домеля, но так, знаете, — вполуха, хотя иногда и кивает головой (ясно, мол, ясно), потом говорит: сегодня ничего уже не получится, мил человек, поздно уже. Не успеем. Машину оставьте, посмотрим. А завтра с утречка приходите снова. Ну, делать нечего. Пригорюнился Домель, вышел за ворота, постоял, вынул из кабины старенький свой портфель, запер машину на ключ и пошел искать автобусную остановку. Отыскал, глядит на расписание и глазам не верит — ждать ему автобуса до пяти часов. Вот и выходит, что у Домеля уйма времени.
