Если бы я только мог избежать этого разговора. Я убедил себя, что у меня получилось забыть то, что случилось со мной в тот день, только мои раны до сих пор кровоточили.
Но я боялся, что, если не скажу Эди всю правду, она больше никогда не сможет довериться мне.
— Мне было лет пять или шесть, не помню, — начал я, вцепившись в нее и вдыхая ее аромат, чтобы набраться сил и устоять на ногах, погружаясь в эту черную дыру воспоминаний. — Накануне вечером были… разборки. Сутенер матери побил ее. Я пытался помешать ему, но он избил и меня тоже…
Эди задрожала и, обхватив меня за талию, прижала к себе, помогая мне удержать равновесие.
— Все хорошо, — сказала она, — я здесь.
Это было как раз то, что я хотел услышать. Ее слова успокоили меня, напомнив, что я больше не тот маленький мальчик, жестоко избитый и такой напуганный. Я был взрослым человеком, и Эди никогда бы не заставила меня страдать, как моя мать.
— Думаю, именно по этой причине она решила избавиться от меня. Следующим утром она много плакала. А потом заставила меня надеть мою самую лучшую одежду и повела меня в церковь, куда мы ходили каждое воскресенье. — Я горько рассмеялся. — Какая ирония, не так ли? Проститутка посещает службу в церкви.
— Продолжай.
— Она усадила меня на ступеньках и попросила подождать ее. Потом сказала, что любит меня, и ушла.
Я с горечью вспоминал, как дрожал ее голос, когда она прошептала эту ложь мне на ухо.
«Будь храбрым мальчиком, Данте. Я так сильно люблю тебя».
— Я ждал. Люди приходили в церковь и уходили. Сначала со мной попытался заговорить священник, а потом пришли полицейский и социальный работник. Начался дождь, и они хотели завести меня в церковь, но я словно взбесился. Я сказал им, что я не могу пойти с ними, что я не должен уходить. Я был уверен, что она вернется, потому что она пообещала мне. И я боялся, что, если уйду оттуда, она никогда не найдет меня. — Меня затрясло, когда я вспомнил свои рыдания и крики, ощущение холодного дождя на моей коже и недовольное бурчание полицейского, когда я брыкался, пытаясь вырваться из его рук.
— О, Данте, мне так жаль.
Эди еще крепче обняла меня и, уткнувшись лицом в мою грудь, заплакала.
И я больше не смотрел на ее утешения как на жалость.
— Ты, должно быть, очень страдал. И она тоже.
— Почему ты думаешь, что она сожалела о том, что сделала? — Я отстранился и глянул на Эди. — Она не любила меня. Она бросила меня.
