Как только Настасья Карповна появилась из ворот монастыря, князь, не соскакивая с коня, подкатил к ней и передал небольшую калиту с серебром.
— Это на обиход… от меня и батюшки моего… ныне инока Феодора, — пояснил кратко, перекрестившись. — Дай Бог ему здоровья и долгих лет…
— Спасибо, государь, за доброту твою, — поклонилась поясно заплаканная мать семейства, отправлявшегося на выселки.
— А это, — достав вторую калиту и наклонившись пониже, чтобы Настасья могла заглянуть внутрь кисы, — Забаве на приданое к свадьбе, — показал диадему, ожерелье, серьги и браслеты.
Как ни хотелось князю оставить эти блестящие побрякушки в своем семействе, но данное родителю слово не нарушил, сдержал. Полностью исполнил наказ.
Настасья вновь поклонилась. На этот раз едва не до земли.
— Спасибо, батюшка князь!
— Не меня благодари, — хмыкнул Василий, — родителя моего. Это он позаботился о Забавушке. Береги пуще глаз… Никому, от греха, не показывай. А то и саму тати живота лишат, и ребят не пожалеют, — едва заметно кивнул он главой в сторону настороженно притихших Забавы и Дмитрия.
Настасья опять «Спасибо!» да поклон.
— А теперь садитесь в возок, да и поезжайте, — распорядился князь, посчитав, что и так уделил слишком много внимания и времени невесть кому. — Вас до места проводят. Живите там тихо и мне не докучайте, — предупредил напоследок. — А то от милости до опалы…
Не договорив, тронул поводья. Конь, всхрапнув, пошел боком, но одернутый властной рукой, выправил ход и зарысил в сторону города. Часть верховых, отделившись от общей группы, тут же последовала за князем. Остальные остались на месте, дожидаясь, когда Настасья Карповна с детьми рассядится по возкам. «Почет, как настоящей княгине, — перешептывались меж собой. — Нам бы так». — «Каждый сверчок, знай, свой шесток… — нашлись, как всегда благоразумные. — В чужие сани не садись, на чужое счастье не зарься». — «Что-то счастья и не видать».
Если княжеские люди шепотком перебрасывались, то князь домой возвращался молча. Но и его одолевали мысли-черви, точившие мозг. «Одну докуку, кажется, изжил, с рук сбыл… — шевельнулось в голове без заноз и шероховатостей. — Теперь бы с матушкой-княгиней дело по-доброму разрешить… До сих пор из Польши не прибыла, на батюшку не взглянула, — кольнула что-то больно и резко. — Будь она дома, в княжестве — смотришь, родитель и не пошел бы иноком в монастырь… Впрочем, если бы да кабы, то во рту росли бы грибы… — поправил он себя. — Что о том печалиться да голову ломать?.. Что есть, то есть. Ныне в ином закавыка: к Ксении душа охладела… Вот тут докука так докука!»
