Если бы я знала, насколько права была та ведьма!
* * *
Я честно старалась забыть. Иногда такое свойство человеческого разума весьма портит нам жизнь, но иногда оно же — лучшее лекарство от разъедающих тебя сомнений. Однако у меня не получалось, как бы я того ни хотела.
Они начали приходить ко мне по ночам, во сне. Духи, древние ведьмы с пустыми, равнодушными глазами. От их бесплотных фигур веяло замогильным безразличием к чужим судьбам, и всё же в мою они отчаянно пытались вмешаться.
«— Покорись! — Нашептывали они, кружась надо мной, пока я безропотно висела в пустоте, — Где бы ты ни была, Эванджелина, твоя сила не оставит тебя. Если ты не научишься её подчинять, она подчинит тебя, и очень скоро. Не убежать от себя, от своей сути, своей сущности. Тебе, как сильной Врождённой ведьме, придётся взять главенство над одним из кланов. Так суждено. Вскоре твой клан найдёт тебя, их Верховная передаст тебе власть по праву, и тогда уже никто не сможет сплотить и защитить ведьм этого клана, кроме тебя. Хочешь быть ответственной за чужую смерть?
— Нет! — Я охрипла от слёз, обжигающих щёки и горло, — Я не лидер, а просто обычный человек, бесхитростная и далеко не самая умная девчонка, трусиха, привыкшая как страус прятать голову в песок, я понятия не имею, как возглавлять клан! Мне всего четырнадцать лет, поймите это, наконец, чёрт бы вас побрал!
— Не поминай рогатого зазря, — беззлобно хмыкнула седовласая ведьма с призрачным изнеможённым лицом, — Все сильные Врождённые становятся Верховными в четырнадцать лет. Возраст и внешность не так важны, как тебе кажется, важна сила, магия, что течёт по твоим венам. Она принесёт либо благо — если примешь её, либо непоправимый вред — если откажешься от неё. Она сожжёт тебя изнутри и как минимум наведёт бед на твою деревню. Магия не прощает отказа от неё, Эванджелина. У тебя просто нет выбора. Как и у многих других».
Эти сны, эти голоса преследовали меня. С каждым днём я всё явственней чувствовала ту самую силу, магию. Боялась её, ненавидела, словно та была чудовищем, заполонившим моё тело. И платила за это болью, что проникала в каждую клеточку тела, каждую фибру души, выворачивала наизнанку.
Вскоре я не могла не то что ходить — даже просто подняться с постели. Меня словно попеременно опускали то в раскалённую печь, то в ледяную прорубь. Приходила в себя я изредка, и каждый раз это было куда мучительнее забытья. Иногда, приоткрывая отяжелевшие веки, видела рядом обеспокоенное лицо единственного дорогого человека в мире — отца, чувствовала его постоянное присутствие, и где-то на задворках сознания мне было его очень жаль. Никому не хочется терять свою семью, и уж тем более — пережить единственного ребёнка.
