– Значит, народ денежный сюда съезжается?
– С деньгами, конечно. А как без денег-то? Бывает, приезжают такие, залюбуешься. Палатки, как дворцы, а баб таких привозят, что мы им в подмётки не годимся! Брильянтами обвешаны, пальцы в кольцах сплошь золотых. И откуда всё берут?
– Такие знают своё дело…
– Ростовские, говорят, в этот раз прикатили, с неделю уж тут. Артистки. Все в золоте. И на шеях, и на руках.
– Завидуешь?
– Не пойму я тебя: дурак или издеваешься? – взвилась, словно ужаленная, Зинка, видно, это была её самая большая болячка. – Конечно, завидую! Только пустое это. Завидуй не завидуй, а нам такой жизни не видать. Другие это люди. Другая порода. У них своя судьба. Они по театрам шастают, а наше дело перекупщицей рыбы гроши собирать. А милиция поймает – посадят. Вот и вся радость, когда с двадцаткой придёшь домой, не пойманной. А попадусь, тоже не горе. Там с Толяном встречусь. Не выйти уж ему оттуда-то.
– Зачем же так?
– А ты знаешь, как по-другому?
– Подумать можно, помозговать…
– Что это ты загадками-то?
– Хотеть и желать мало, дело надо делать, – казалось, больше для себя, нежели для Зинки, пробормотал бородач.
– Какие дела? Какие ещё дела?! – взвизгнула та, не сдерживая нервы. – Вон, мой-то, второй, чью фамилию ношу, Кирпичников. Тоже вроде тебя хорохорился. Всё планы строил. Денег накопить да уехать в края лучшие или здесь дом хороший купить, машину. Где только он про эти края чудесные слыхал? Кто ему уши лапшой обвешал? Прямо свихнулся на своей мечте. Решил браконьерничать да деньги копить. Увезу, говорит, тебя, Зинка, вот только ещё с годик подкопим. Над каждым червонцем дрожал, в банку их ночью складывал и пересчитывал чуть ни каждый день.
– Накопил?
– Как в той песне.
– Что-что?
– Забулдыги поют, слышал? Перестану водку пить, стану денежки копить, накоплю я рублей пять, куплю водочки опять.
– Ну, это пьянчуги, – осуждая, качнул головой бородач.
– А ты не из них?
– Не злоупотребляю.
– И Кирпичников мой совсем не пил и курить даже бросил. Только наш рыбный инспектор Фокин его с осетрами сцапал, банку с икрой отобрал себе и закатал на три года.
– Сидит?
– Сидит. Куда он денется…
– А ты, значит, опять одна?
– С Ильдуской, с братаном маюсь. Но и он уже успел под суд загреметь.
– С рыбой попался?
– Нет. Дурак просто. Его, когда дед Аким умер, от лошадей убрали, он самоволкой на грузовике научился ездить. А туристам «краснухи» достанет, те на своих «москвичах» разрешали вдоль бережка кататься. Он и научился. А потом сам машину угнал у одного толстяка. Тот пожадничал, не дал на «жигулёнке» покататься, новый, мол, разобьешь. А мой татарин бешеный, без царя в голове. Назло ночью дверцу машины взломал и давай гонять между деревьев. Навыков мало. Вот и врезался в дерево. Сам жив остался, а машину вдребезги.
