Прошло некоторое время, прежде чем я сообразил, что нахожусь, вероятно, в какой-то яме, и сделал попытку выбраться из нее. Это оказалось непросто. Несколько раз я оскальзывался и срывался вниз. Ноги по-прежнему не слушались меня. Наконец, задыхаясь, обливаясь холодным потом, я выполз наверх. Меня шатало, я еле держался на ногах.
Тьма уже не была столь густой, ночь шла к своему концу. Я огляделся, какие-то фигуры, кресты, надгробия проступали сквозь темноту. Только теперь я начал понимать, что произошло. Выходит, ноги занесли меня на местное кладбище, и здесь я провалился в свежевырытую могилу. Там и спал. Запоздалая дрожь отвращения и страха передернула меня. Что ж, видно, туда мне и дорога…
Лишь к рассвету, мокрый, весь в глине, я из последних сил доплелся до нашего временного пристанища. А утром уже и вовсе не смог подняться: ноги у меня отнялись. С жесточайшим приступом радикулита меня отвезли в больницу.
Казалось бы, эта страшная ночь в открытой чужой могиле должна была бы послужить мне хорошим уроком, должна была бы заставить опомниться… Но нет. Минуло время, и я уже как ни в чем не бывало смешил этой историей своих собутыльников…»
Шел уже первый час ночи, когда Ломтев наконец добрался до квартиры Устинова. У человека, который открыл ему дверь, было некрасивое на первый взгляд, несколько асимметричное лицо, с большим как бы вытянутым подбородком, утиным носом и узкими — монгольского разреза — глазами. Эти глаза и смотрели сейчас на Ломтева с оценивающей пристальностью. Одет Устинов был в спортивный, изрядно поношенный, пузырящийся уже на коленях костюм, и вид этой домашней, нехитрой одежды как-то сразу подействовал на Ломтева успокаивающе, помог справиться с первым приступом смущения. А если говорить честно, он даже испытал некоторое разочарование: уж слишком обыденным, простецким оказался этот человек. Совсем другая фигура рисовалась в воображении Ломтева, когда еще в Москве от Светланиных друзей он слышал рассказы об Устинове. Впрочем, сам Ломтев сейчас был слишком утомлен, издерган, слишком напряжены были его нервы, чтобы пытаться всерьез задумываться над чем-то. С него было достаточно, что он наконец-то здесь.
Мимоходом он скользнул взглядом по зеркалу в передней, оттуда глянуло на него небритое, обрюзгшее лицо, отливающее зеленоватой бледностью. Он знал, что выглядит ужасно, но все-таки не думал, что до такой степени. В пору было Устинову отшатнуться от него. Однако Устинов встретил своего нежданного гостя так, словно ничего отталкивающего, пугающего в его внешности не было. Уже за одно это Ломтев проникся к нему симпатией.
