Теперь-то я хорошо понимаю, я отчетливо вижу, что водка давала мне тогда только иллюзию освобождения от всего, что тяготило и заботило меня, — на следующий день петля тоски с удвоенной силой захлестывала мне горло, жизнь представлялась еще более мрачной. Более того — в моем разгоряченном, измученном мозгу всякая даже мелкая обида, даже крошечная неприятность или несправедливость разрастались до поистине фантастических, устрашающих размеров. Если к этому добавить денежные проблемы, вечно одолевавшие меня, то картина моего тогдашнего состояния будет, пожалуй, достаточно полной. Я все дальше и дальше погружался в мрак лабиринта, из которого не было выхода.
Занятия писательством, первые — относительные — удачи на этом пути не принесли сколько-нибудь заметных перемен в мою жизнь, разве что изменился круг приятелей, — о них, впрочем, я еще скажу когда-нибудь отдельно. А сейчас я опять возвращаюсь к тому, с чего начал.
Да, был период, когда я почти не пил. Эти пять-шесть месяцев, на которые я отошел от разгульной своей жизни, и дали мне потом основания утверждать — не без изрядной доли самонадеянности, — что, мол, бросить пить — это вполне по моим силам. Стоит только захотеть. Я действительно тогда был убежден в этом. Если бы и на самом деле это было так просто! Я обманывал, я успокаивал себя. Причем — это опять же я понимаю только теперь — подобный самообман вовсе не был так бесхитростен и безобиден, как может показаться. Нет, убежденность в том, что я и правда могу в любой момент поставить крест на своем пристрастии к водке, как бы давала мне моральное право бражничать без особых угрызений совести. Я не желал считать себя алкоголиком. Пьющий — пожалуйста. Много пьющий — согласен. Но не алкоголик же! В этом своем пафосе отрицания я был, разумеется, тоже не оригинален.
И все-таки я оказался бы не прав, если бы стал всю свою тогдашнюю жизнь мазать одной черной краской. Нет, были просветы, озарения, счастливые дни, о которых я и сейчас вспоминаю с завистью. Одним из таких просветов стала работа над злополучной моей повестью, над «Лесоповалом». Работа эта захватила меня. Если некоторые прежние мои рассказы я буквально вымучивал, если лишь последним усилием воли понуждал себя сесть за стол, то на этот раз все было по-другому. Настоящий азарт, душевный подъем владели мной. Я писал свою «повесть о пережитом», свой «Один день Ивана Денисовича». Я вдруг ощутил, как легко пишется, когда не надо ничего сочинять, выдумывать, раскладывать по полочкам. Первые главы «Лесоповала» я давал читать в один из ленинградских журналов, там хвалили, это придавало мне сил. Казалось, снова катился наш состав через всю Россию, и снова горечь и радость рвали на части мое сердце… Да, это было счастливое для меня время.
