Киселев кивнул и постарался придать своему лицу выражение сосредоточенной серьезности. Доверительный тон ученого не мог не польстить ему.
— Видите ли, Евгений Андреевич — человек, конечно, во всех смыслах заслуживающий глубокого уважения: фронтовик, инвалид войны, активный общественник. Если бы только не его характер! Характерец у него, я вам скажу, не сахар. Удивительно тяжелый характер. Он всех сумел настроить против себя. Работать рядом с ним последнее время было совершенно невыносимо, ладить с людьми он оказался абсолютно неспособен. У нас ведь как: в чем-то ты уступишь, в чем-то тебе уступят, иначе нельзя. Он же никаких компромиссов не желал признавать. Ну, а если людям постоянно, извините за выражение, в нос тыкать, что работают они плохо, что отдача их не эффективна, что они, простите, едва ли не бездельники, то, наверно, трудно рассчитывать на ответное благорасположение. Такая вот сложилась ситуация. Я понимаю: нервы, конечно, трудная жизнь за плечами, но с остальными тоже надо считаться, у остальных тоже нервы, не так ли? Причем я, знаете ли, признаюсь вам, был одним из тех, кто долгое время защищал Евгения Андреевича. Пытался как-то смягчить конфликт, погасить страсти. Но если человек убежден, что вся рота шагает не в ногу, он один в ногу идет, тут уж трудно помочь даже при всей благорасположенности…
— Однако… все же… — пробормотал Киселев. Он и сам точно не знал, какую именно мысль сейчас пытался выразить, просто уж очень жаль было ему расставаться с так хорошо сложившимся в его воображении материалом. Теперь же все рушилось, это было очевидно. Все же он продолжал неуверенно держать в руке письмо Ягодкина, словно робкий проситель, почти без всякой надежды подающий уже отвергнутое однажды заявление.
— Что же касается этого письма, — словно бы сразу угадав, о чем думает Киселев, сказал Иван Семенович, — то, конечно, оно любопытно и имеет определенную ценность, как всякий человеческий документ. Хотя следует учесть, что люди, страдавшие алкоголизмом, как правило, легковозбудимы, подвержены резким эмоциональным перепадам, склонны к преувеличениям… Да и вообще-то любой нарколог, к которым, кстати сказать, Евгений Андреевич относился всегда с предубеждением, может отыскать в своем архиве немало подобных признаний. Так что письмо это не представляет ничего из ряда вон выходящего, хотя, разумеется, каждому из нас приятно слышать слова благодарности… Никто, конечно, не собирается отнимать заслуг у Евгения Андреевича, но и преувеличивать их тоже, наверно, было бы неправильно. А то мы привыкли шарахаться из одной крайности в другую…
