Я слушал тогда эти его слова и верил и не верил. А ведь все и верно так вышло, как он говорил. Теперь я не только сам не пью, но и других убеждаю бросить это дело, состою в клубе поборников трезвости. Только теперь я себя человеком почувствовал, жаль, что поздно. Но к дикости своей прежней я уже никогда не вернусь.
Теперь вы поняли, дорогие товарищи из редакции, почему я хочу через вашу газету выразить огромную благодарность Евгению Андреевичу Устинову. Пусть все знают, какой это замечательный человек. И жена моя тоже присоединяется к этим словам. До свидания.
Ягодкин Александр Петрович, 48 лет, слесарь».
— Сгоняй-ка в Институт мозга, — сказал заведующий отделом писем, вручая это послание Киселеву. — Присмотрись как следует к этому исцелителю алкоголиков, побеседуй. Может, и верно, сделаешь зарисовку. Читатели такие истории любят.
Так что у Киселева были все основания испытывать радостное воодушевление, когда он шагал по институтскому коридору, отыскивая кабинет ученого секретаря. Ему нравилось ощущать себя полномочным представителем солидной газеты, нравилось и то, что явился он сюда не для выяснения какой-нибудь склочной жалобы, а с миссией явно приятной, и, значит, наверняка мог рассчитывать на ответную расположенность и откровенность. Однако все получилось совсем не так, как рисовалось Киселеву.
Ученый секретарь института Иван Семенович Беговой оказался довольно молодым еще, но уже успевшим располнеть и приобрести представительность человеком, рядом с которым студенческая несолидная сущность Киселева проступала особенно отчетливо. Впрочем, встретил Иван Семенович его с подчеркнутой обходительностью или, точнее говоря, с добродушно-шутливой серьезностью:
— Интересно, чем мы заслужили внимание прессы?
Но едва только была произнесена фамилия «Устинов», по лицу ученого секретаря пробежала тень суровой озабоченности.
— Очень жаль, но должен вас огорчить. Устинов у нас уже не работает, — сказал он. — Недавно мы всем коллективом проводили его на заслуженный отдых.
— Недавно? — растерянно переспросил Киселев.
— Да, месяца три-четыре тому назад.
— Ах, жалость какая! Не повезло! — непроизвольно вырвалось у Киселева. — Но… может быть, кто-то тогда мог бы рассказать мне о нем? Ученики его или…
— Не знаю, — пожал плечами ученый секретарь. И очки его блеснули холодной официальностью. — Боюсь, вам вряд ли кто сможет тут помочь. Скажу вам откровенно: восторги по поводу его достижений, мягко говоря, сильно преувеличены. Все не так просто. У коллектива мнение о Евгении Андреевиче было отнюдь не однозначным. Я человек открытый и позволю себе говорить с вами напрямую, надеюсь, вы поймете меня правильно…
