Примерно тогда же мне впервые попали в руки порнографические рассказы. Потрепанная тетрадь, отталкивающая уже своим видом. Приятель, давший мне ее на один день, взял клятву, что я ее не испорчу, и шепнул мне с заговорщицкой ухмылкой: «Останешься доволен…» Родители были на работе, так что я без опасений взялся за чтение.
Это был неподражаемый опус, и положительным в нем было то, что мою персону он никоим образом морально не испортил. Прочтя треть, я думал, что речь идет о каких-то ловцах жемчуга, точнее сказать, о двух враждующих группировках: мужчинах и женщинах. А тот улов, который им попался, равнялся как минимум «Звезде юга». К таким выводам меня привели фразы типа: «Он терял сознание от блаженства, приближаясь к ее пещерке…» Потом все сменилось детективной историей, потому что там появился парень «со своим ужасным оружием», с которым он преследовал женщин. Оружие не было точно описано, так что мне оставалось лишь предполагать, что работало оно по принципу луча смерти.
Я вернул всю эту тарабарщину другу, сказав, что предпочитаю Балдога Драммонда[1], Полковника, который скучал от покоя, как было написано в подзаголовке.
Еще в то время мне нравились романы Жюля Верна с оригинальными иллюстрациями, под которыми всегда был короткий текст. И нередко я подолгу рассматривал картинки с такими замечательными подписями: Пенкроф, — спокойно спросил он, глядя на моряка в упор, — сколько колосьев вырастает из одного хлебного зерна? Вы знаете?
Алкоголь долгое время приводил меня в ужас, а самым страшным напитком казался мне пунш. Повлияла на это картинка из «Пятнадцатилетнего капитана», где вождь дикарей, увлекавшийся горячительными напитками, «вспыхнул как бочка с керосином», отведав горящего пунша.
Особенно меня шокировала фраза: Их тела, пропитанные алкоголем, горели светло-голубым пламенем. Я просто заикал от страха, когда отец как-то появился с бутылкой прозрачной жидкости и провозгласил: «Столичная! Прямо из Москвы, ребята!» По нему было видно, что он уже принял. Затем он скорчил гримасу и налил себе, не спуская с нас глаз. Потом чиркнул спичкой и поджег «Столичную прямо из Москвы». Мама должна была для пущего эффекта выключить свет. Я с ужасом смотрел на бледное пламя и на отца, который это проглотил. Когда мама включила свет, у отца был очень удивленный вид. Он держался за горло, в глазах застыла боль. В тот день он уже больше не сказал ни слова. Я же очень радовался, что все произошло именно так и что он не сгорел в светло-голубом пламени, как тот дикарский вожак.
