— Ну, конечно, — ответил мне начальник, — у них все было рассчитано. И все же интересно, его ли назначат министром?
Я слушал его, но ум мой, мое сознание отказывались воспринимать эти слова.
— Да как же так, — думал я, — ведь если этот человек знал, то почему же он не поднял шум, не сказал об этом художнику Игитяну, поэтессе Капутикян, деятелю Амбарцумяну. Уж кого-кого, а их-то не надо учить тому, как городить истерию и шум на всю ивановскую. Эти, с позволения сказать, интеллектуалы такой бы подняли скандал, что «Сумгаит», не начавшись, заглох бы сам по себе. Но не сказал. А не сказал потому, что националистический истеблишмент жаждал «Сумгаита», он делал на него ставку, и вот теперь печально если о чем-то и сожалеет, то только о том, что не на всю катушку использовал такой благоприятный момент. Благоприятный — кощунство-то какое. Между прочим, в Древнем Риме среди тамошних следователей был в ходу принцип: если случилось преступление, не ищи поначалу преступника — ищи, кому это было выгодно.
Так кому же был выгоден «Сумгаит», то пусть он будет укором подлым душам, спровоцировавшим его, если только национализм не съел их души до основания, на что у меня, лично, нет надежды. Это во-первых. А во-вторых, справедливость требует того, чтобы рядом с этим памятником был построен и другой — азербайджанцам, убиенным в Гукарском районе Армении. Всем без винным жертвам карабахской трагедии. А пока..., а пока «Сумгаит» используют все для той же травли душ, для нагнетания ненависти к своим соседям. И наиболее разлагающе она действует, пожалуй, на души молодых людей, вед у них еще нет устоявшихся взглядов, четких жизненных позиций, да просто житейского опыта. И надо прямо сказать, что во своей черной работе господа — сценаристы драмы Карабаха кое в чем преуспели. Вспоминая, в частности, того, не знакомого мне парня из шашлычной, что похвалялся тем, как ловка он бросил булыжник в шушинский автобус, отчего разбилось его оконное стекло, а у женщины в автобусе по лицу потекла кровь. Что ж, Зорий Балаян вполне мог этого парня уже причислить в свой актив.
Не могу обойти и те, дважды мною виденные манифестации, действующими лицами в которых были студенты здешнего пединститута. Оба раза они проводились в небольшом парке, что находился напротив здания обкома — через площадь, где располагается Оргкомитет. Студенты держали плакаты все с теми же призывами, вроде «Свободу Арцаху», «Требуем миацум», «Да здравствует демократия» и им подобные, скопированные с клише балаяновских речей. На одной из таких манифестаций я вместе со знакомым сел в этом парке на скамью и стал наблюдать за происходящим. Любопытно было глядеть за группой из пяти-шести преподавателей, снующих между студентами. Временами кто-то из них созывал к себе какую-то их часть, подбрасывал им очередной то ли лозунг, то ли призыв, отсчитал «раз, два, три», помахивая в такт рукой, и на счет «три» эта часть студентов во всю мощь молодых голосов вопила: «Арцах, Арцах» или «Миацум, миацум». Потом эти студенты шли отдыхать, а их место занимали другие. Наблюдая за всем этим, вспоминался мне тогда один случай шестилетней давности.
