— Моя мама не Штирлиц, — заявил Григорий, окончательно проснувшись. — Моя мама — Александр Македонский.
— Почему? — мужик аж поперхнулся дымом, но бычок под ноги не бросил, нашел пепельницу.
— Моя мама может делать несколько дел сразу.
— Например?
— Говорить по телефону, считать на калькуляторе, чатиться, делать документы в ворде, следить за плитой… Нет, за плитой обычно следит баба Душана.
Похоже, ночной гость глянулся Григорию — парень не только принялся излагать семейные интимности, не только подошел к ночному гостю, но даже вознамерился пристроиться на колени.
— Твоя бабушка — болгарка?
— Да! Обе!
— Ну, молодец!
— От тебя вином пахнет!
Спас поднялся со скамьи.
— Мне пора. Завтра рано на работу.
— Вы?.. — Наташа почему-то растерялась.
— Я — таксист. Сейчас на Солнечном берегу уже есть работа. Сезон начался и он обещает быть хорошим — в Европе не спокойно, а у нас…
— Да. Я слышала рассказы вашей дочери.
— Так я пойду?
— Разумеется. Приходите ужинать… или обедать… или когда хотите.
Она зачем-то плелась следом за ним до садовой калитки, но та оказалась заперта, а ключ Бог знает где. А он смотрит на неё так, будто они давным-давно знакомы. Взгляд оценивающий, мужской. А она-то давно уж предпочитает не замечать таких вот взглядов. А если дело пойдет дальше? Что если обнимет? Нет! Он не осмелится! Но если всё же…Ах, она ещё способна разволноваться по такому вот ничтожному поводу! Он может заметить, а ведь тогда сразу станет понятно, как давно она одна, а тело всё ещё просит чего-то. Но это только тело, будь оно неладно. Оно может желать, может вспомнить… Нет, он не обнимет. Почему она должна непременно ему понравиться? Да и постесняется он ребенка. Сам ведь отец. Вот он, Григорий, преодолевая дрему, следует за ними след в след. А от этого репья избавиться не просто! Наташе вдруг сделалось страшно. Голова странно кружилась то ли от вина, то ли вследствие духоты. А она-то думала, что всё умерло, заплесневело, подернулось паутиной, сплющилось, истлело. Какой-то совсем чужой человек вот так вот прямо, с незамысловатым мужским интересом смотрит на неё. Почему же она так волнуется? Наташа судорожно дергала за ручку калитки, но та никак не поддавалась, да и Гришка не желал умолкать:
— Моя мама всё может, — бубнил он. — Она самая лучшая, самая сильная, самая красивая…
— … вот только ключ от калитки куда-то запропастился, — пролепетала Наталья. — Открыть эту дверь мама не может.
— Не волнуйся. Я так обойдусь. Тоже кое-что могу.
