Да впрочем, было уж ему не до того – офицеры нашли прислуге новую работу, велев, вместо обеда замерить местные поля и огороды.
Под присмотром офицеров полицаи так же сосчитали все яблони и сливы, кусты крыжовника, смородины и облепихи.
Офицеры неотступно следовали рядом, делая расчёты у себя в листках.
А потом был общий сбор деревни. Селян переписали поимённо, для постановки на учёт в комендатуре.
И объявили им – ошарашенным, ограбленным и разорённым, что их земля и урожай с неё, отныне собственность немецкой армии, чья часть сегодня тут прошла.
И всем окрестным деревням вменялось кормить эту войсковую массу, разместившуюся на базе леспромхоза, в соседнем посёлке Котлы.
И потому, согласно офицерским расчётам, от Караваево требовалось сдать к осени почти весь урожай.
Кроме того, увозя с собой караваевский скот, немцы оставили корову Дарью, двух молочных поросят и десяток кур, которые предоставлялись деревне в аренду.
От коровы было велено сдавать по три ведра молока ежедневно, от кур – по одному яйцу с каждой в день. Поросят же надлежало откормить к Рождеству на офицерский стол и чтоб по триста килограммов туша.
А сверх того – увидя рядом лес и реку Вьюнку – завоеватели добавили в список поставку рыбы и лесных ягод.
После чего, хозяйственный взвод, наконец, покинул деревню, гремя и пыля доверху забитыми грузовиками.
Полицаи в кузовах спешно жевали, разламывая остатки пирогов друг у друга в руках. Шнурок, в дальнем тёмном углу, баюкал туго перебинтованную кисть.
Старик же, староста, потрясённо глядя в оставленный ему список налогов и сборов, тихо бормотал:
– Это, бабоньки, уже не голод. Это – верная смерть…
На дне кружки ещё оставалось немного молока – ровно для последнего куска хлеба. Луковицу Витя, по-прежнему, будто не видел. Хоть голод и терзал его желудок, но не настолько, чтоб заставить есть всё подряд.
Мама сильно переживала из-за Витиных, как она считала, привередливых капризов.
– Ничего, зима это исправит – сказал ей староста в один из дней.
И мама, вздрогнув, побледнела, как в Караваево теперь бледнели все, при мысли о грядущей зиме. Ведь с ней, рука об руку, приближалась та самая, верная смерть. Её зловещая тень – призрак голода-убийцы – застыла над деревней сразу, едва староста прочёл немецкий приказ. Будто его длинный текст был произнесённым вслух опасным чёрным заклинанием.
И пусть, кругом, на первый взгляд, казалось, ничего не изменилось. По-прежнему стояло солнечное лето. Цвели цветы, жужжали пчёлы и зрели яблоки в садах. Царил покой.
