Богна ничего не ответила. Она была совершенно с ним не согласна, но не хотела и дальше портить настроение, решив вернуться к этому делу позже.
Свадьба прошла тихо, при боковом алтаре. Приглашений они не рассылали, и в церкви были только ближайшие родственники Богны, двоюродный брат Эвариста — учитель гимназии из Галиции Феликс Малиновский и один чужак — директор Шуберт. Борович не пришел, хотя твердо обещал. Под конец церемонии появился Ягода, который, однако, не подошел к ним и встал довольно далеко, под колоннами. Богна была спокойна и не чувствовала ожидаемого воодушевления. Скорее она нервничала, что только обостряло ее восприимчивость. Она видела, как тяжело опускается на колени Шуберт, видела белый волос на жакете Эвариста и довольно яркий румянец на его щеках. Лола Сименецкая спряталась в свои серебристые лисьи меха так, что виднелись только ее огромные серые глаза, внимательные и равнодушные. Дина была явно под впечатлением: через несколько месяцев планировалась ее собственная свадьба с редактором Карасем.
С наибольшим интересом Богна присматривалась к Феликсу Малиновскому. Из того, что рассказывал о нем Эварист, который вообще-то редко и неохотно вспоминал о своих близких, она сделала вывод, что Феликса более других уважали в их семье, что был он своего рода светилом и блестящим ее представителем. Преподавал литературу в старших классах гимназии, а кроме того, издал несколько томиков собственных стихов, якобы весьма неплохих, хотя и не оцененных критикой. Он приехал в Варшаву перед самой свадьбой, и Богна успела обменяться с ним всего-то парой фраз.
Выглядел он серьезно и солидно, с короткой квадратной блондинистой бородой и обозначившимся брюшком. Напоминал скорее купца или домовладельца, чем поэта. На самом деле он был в какой-то степени буржуа, поскольку женился на девице, владевшей двумя доходными домами в Кракове.
Богна, необычайно осторожная в суждениях о людях, старалась обрести симпатию к единственному известному ей родственнику Эвариста. Но в этом оказался вызов. Она полагала, что найдет в Феликсе человека, быть может, и не светского, но хотя бы высококультурного и хорошего. Но и в том, и в другом ей пришлось всерьез усомниться: чрезмерная самоуверенность, холодный взгляд и самодовольство, проявляющееся чуть ли не в каждом движении, не казались ей особенно привлекательными. Вся большая и солидная фигура Феликса, казалось, излучала сытость. Сытость эта окружала его аурой, издали бросалась в глаза, выдвигалась на первый план.
