— Видите ли, — говорила она, — поскольку дом моих родителей, который вы так хорошо знали, в некотором смысле не был идеалом домашнего очага, а мое первое замужество вообще не могло создать такой очаг, то тем сильнее во мне потребность обладать домом собственным, в полном смысле этого слова, иметь детей, мужа — все то, что директор Шуберт называет «вифлеемскими ясельками», где дух божий реет над скотинкой. У меня есть склонность, решительная склонность к подобному. Разве это неестественно?
— Отнюдь нет.
— Вы знаете меня едва ли не с детства и хорошо помните, в каких условиях сложился проект моего брака со святой памяти Юзефом. Я любила его ум, я уважала его характер, справедливость, честность, высокие духовные устремления, но… но… я его не любила. Я была слишком молода, чтобы понимать желания любви. О, не думайте, что я сейчас говорю о некоей экзальтированной, экстатической любви. Я говорю об обычном человеческом чувстве. Полагаю, понятно, что в таких обстоятельствах, в моем возрасте — а мне уже почти тридцать — должен расти и голод к чему-то подобному.
Она замолчала, а Борович спросил:
— И вы влюбились в Малиновского?
Звучание этой фамилии в вопросе, обращенном к ней, показалось ему теперь, когда он уже знал обо всем, каким-то неуместным парадоксом. Но она ответила спокойно:
— Да.
В этом коротком «да» было столько серьезности, столько убежденности, столько веры в правильность своего выбора, что Борович испугался. Он знал госпожу Богну, знал, как она тверда в решениях. Но подсознательно он лелеял малую, неуловимую тень надежды, что такое важное решение еще не до конца укрепилось, что в нем еще нет достаточной обоснованности и найдется слабина, которая даст пищу для сомнений, размышлений, пусть бы и просто рефлексий. Но тон произнесенного ею «да» определял все.
Тогда зачем она говорила о своем желании создать дом, о нелюбви к работе в конторе, о психологических склонностях? Какое значение имеет все это по сравнению с чувствами, которые для всякой женщины («Для всякой», — повторил он мысленно с изрядным чувством) всегда будут законом и главным обоснованием? Сперва она влюбилась, а позже придумала логическое объяснение. Старо как мир…
Он постарался разбавить этими мыслями охватившую его горечь.
— Простите, — сказал он. — Но я не понимаю, отчего именно Малиновский.
Она взяла его за руку:
— Господин Стефан, вы говорите, словно ребенок.
— Я так не думаю.
— Полагаете, что на этот вопрос можно найти ответ?
