– И нам, ребята, надо туда пробраться и освободить ее. Вообще-то, я могла бы сделать это сама. Но мы удачно друг на друга напоролись. Я беру вас в команду. Вам ведь тоже надо в это змеиное гнездо.
– Зачем нам туда? – спросил Саид, болезненно нахмурившись. – Мы собирались накрыть тюрьму дистанционно.
– Да? А я думала, что вы хотите спасти вашего придурочного вожака, – скептически свела она брови и плавно вернулась на свое место.
Теперь настала очередь Саида состроить озадаченное лицо.
– Винсент умер. Его убила ваша Мирра Василакис. Можно сказать, что мы с Нико – жалкая команда отмщения.
Фидель присела, глядя на Саида и одновременно сквозь него.
– Умер? Так вы думаете? – Она обвела комнату отрешенным взглядом и покачала головой. – Тогда вы ошиблись, мстители. Он жил в этом помещении. Здесь все напитано его энергией: безумной, слегка отчаянной и одинокой. Тот, кто умирает, перерождается в новом обличье. Его вещи словно мертвеют… А здесь все живет, дышит… как и он сам. – Взор Фидель сделал круг и вернулся к Саиду. – Винсент жив. Я чувствую его. Но он остался там, в тюрьме богов. И лучше бы вам его забрать.
Father Father,
Will you forgive me,
If I should leave your garden?
Отец мой, простишь ли ты меня,
Если я покину твой сад?
Susanne Sundfør, «Father Father»
Кто хочет жечь, должен гореть сам.
Богемская пословица
У каждого свой крест.
Даже у неверующих.
Даже у мертвых.
Крест Винсента состоял из двух дорог, и, по какой бы он ни шел, они вели к обелиску из камня с вырезанным на нем странным лицом.
Лицо смотрело ему вслед.
Оно видело его везде и всегда.
Винсент бродил кругами, наматывал их, как стрелка часов. И так должно было быть до скончания веков.
У каждого ведь свой крест.
Эти две дороги пересекли его душу. Они вросли в него, он принадлежал им. Винсент стал узником Перекрестка миров, его постоянным обитателем, единственным, кто не мог его покинуть. Вокруг него шептали тени, выли ветра, а в придорожной пыли появлялись чьи-то следы. Но никого не было.
Никто его не замечал.
Никто его не искал.
Взгляд Винсента был погасшим и пустым. Он и не видел почти. Едва различал обелиск во тьме. Ноги несли его по зацикленному маршруту сами.
Не об этих ли кругах ада писал Данте? Нет, кажется, о других.
Винсент не нес свой крест. Он по нему шел.
Лишь изредка из обелиска доносился женский голос.
Кто-то звал его и напоминал его имя.
«Винсент… Я близко. Я иду за тобой».
«Винсент, ты слышишь меня?»
