Кругом было очень тихо, только чуть слышно журчал дождевальный аппарат, разбрызгивая влагу по газону. Водяная завеса временами вспыхивала на свету лампы и, вращаясь по кругу, переливалась всеми цветами радуги.
— Что это значит, милостивый государь?
— Помните, вы мне вынесли приговор по делу «Серебряной шестерки»? Нас обвиняли в государственной измене.
Помнить-то он помнил, но это воспоминание было не из приятных.
— К сожалению, я слишком занят, милостивый государь…
— Да меня вовсе не интересует мой приговор, меня интересует совсем другое…
— Тогда, пожалуйста, покороче. Мне надо работать.
Он сделал было шаг по направлению к своему плетеному креслу, но остановился, как бы размышляя.
— В этом деле фигурировал доносчик.
К. подумал. Настороженное выражение исчезло с его узкого лица.
— Доносчик?
— Да. Его звали Пауль Ридель.
— Так в чем же с ним дело?
— Он был главной опорой обвинения. Помните, смертные приговоры были вынесены на основании его показаний.
— Возможно.
Он вел себя очень умно, оставляя все вопросы открытыми, пока не выяснится, какой оборот примет разговор. Так или иначе, его лично не трогают. Дело касается кого-то другого. Он сел и поднял на меня свои Голодные злые глаза.
— Почему вы не сядете?
Я сел. Его руки беспокойно двигались по столу Он схватил с пепельницы тлеющую сигару, пыхнул раз-другой и выпустил клуб дыма. Ой размышлял. Резкие контрастные блики падали от красноватой лампы на его лицо, придавая одному его глазу какую-то дьявольскую неподвижность.
— Вы сказали — Пауль Ридель?
— Да, музыкант, пианист, полноватый блондин.
— У меня не осталось никаких материалов. И судебные протоколы, насколько мне известно, тоже не существуют.
Это ровно ничего не значило. У него дома могли храниться личные заметки, да и протоколы он мог припрятать, когда начался развал. В те годы чьими-то стараниями таинственно исчезали документальные улики или незаметно изымались из досье компрометирующие листки. Подспудная активность играла в те годы важную роль, и не менее важен был ее итог — подбеленная и подлатанная невинность.
— Очень обидно.
— Да, это сильно затрудняет сейчас всяческие расследования.
— Вот именно. Но, может быть, вы просто запомнили Риделя?
— Вас ведь я тоже не узнал… Вы были причастны к этому делу?
— Да.
— Понятия не имею.
— Мне был вынесен смертный приговор.
— Вот как. — Он снова положил сигару на пепельницу. Слова «вот как» прозвучали тихо, как вздох. Оттенок мужского сострадания в его голосе был рассчитан на эффект.
