— Сохранилась? — полюбопытствовал Степан Аркадьевич.
— Не… — развел могучими руками Крысин. — Прадед тогда денег поднакопил, червонец этот золотой присовокупил и открыл москательную лавку. Краски, олифа там, керосин — в Маритуе. А вот кувалду ту я недавно в музей отдал при станции Слюдянка. Вот как.
Между тем, на палубу как раз поднимались сестренки Крафт в тельняшках и с платками — красным и желтым — на тонких красивых шеях. Их не слишком длинные темно-русые волосы были забраны на затылках: у красной сестры — простой синей резинкой, у желтой — зеленым губчатым валиком. А потому как волосы у обеих в нижнем течении были замысловато тронуты красным, синим и желтым, торчащие вверх хвостики разлетались трогательно и совсем уж многоцветно. Вслед за ними показалась светлая голова Елены Павловны, кутавшейся в цветастую шаль, и чуть загоревшая лысина Андрея Валентиновича. Он капитанскую свою фуражку держал в руках, но, ступив на палубу, вновь водрузил ее на голову.
Степан Аркадьевич встал так, чтобы заслонить проходящим от кормы к носу вид на спящего в рубке Рыбина, а сам бросил два быстрых внимательных взгляда на шейки сестренок, покрытых одинаковым чудным светлым пушком.
Пропустив их мимо, Степан Аркадьевич быстро склонился безо всякого сарказма к Крысину:
— А почто прадед-то в каторжные работы попал?
— В пьяной деревенской драке, по молодости, троих убил…
— Угу, — чуть о другом задумался Степан Аркадьевич.
— А то ж, — понял его Крысин.
Берег казался уже столь близким, что, наверное, можно было бы разглядеть лица людей в окнах домов, если б оттуда кто выглядывал. Но даже на улицах и пристани никого там не наблюдалось.
Сестренки Крафт обернулись к окну рубки, над нижним обрезом которого торчали ручки штурвала и где должна была бы возвышаться уверенная фигура капитана. Но и тут никого не было.
— Ох, не пора ли? — Степан Аркадьевич вложил в голос всю имевшуюся строгость, но получилось отчасти даже жалобно. Недоумение, если не сказать страх, неуправляемый, колкий и неотвратимый, заставили его судорожно потереть вспотевшие ладони.
— Попробуйте, — мрачно, но спокойно ответил Крысин, скосив глаза в сторону рубки, а сам отправился на нос — не иначе, как поддержать товарищей.
Степан Аркадьевич вошел в рубку и даже прикрыл за собой дверь. Рыбин лежал на топчане лицом к стене и не подавал видимых признаков жизни.
Степан Аркадьевич сначала осторожно, потом и крепко потряс Рыбина за плечи — в ответ не раздалось даже сонного бормотания.
