Вместе с мутным сном накатывали обломки дня: деревянный ящик, печатка на темном пальце… Белые стаканчики, огненный шарик… На развалинах страны… И ласковый женский голос: «Не бойся…»
* * *
Утром, лежа на голом матрасе рядом со скомканной в жгут простыней, я услышала, как родители ушли на работу. Я перебралась в родительскую кровать, еще теплую.
Здесь мой мир, мой кокон. Оплести себя маминым одеялом, дышать… заснуть… спать целую вечность… А потом вылупиться в новом мире и никогда не вспоминать об «этом».
* * *
Когда я проснулась, солнце было уже высоко. Ветерок из открытой форточки колыхал тюль. Все хорошо, я дома.
Вот мамино трюмо с ящичками, вот полированный шкаф, тумбочка. Фиалка на подоконнике, тополь за окном.
Настойчиво звонил телефон. Я проскакала на кухню. — А что ты не пришла? Мы тебя ждали! Нам все вернули! — Как вернули? — прошептала я.
— Приехали на рынок, он сам с нами поехал. Эти на том же месте стояли. Сначала отпираться стали, а потом отдали целую пачку! А он вытащил триста пятьдесят и нам вернул!
Вернул…
— Представляешь? Мы уже родителям звонили, сказали — ждите нас обратно, а Наринкины родители так орали, так орали… — А если я сейчас к нему приеду? — проблеяла я.
— Он говорит, не пришла, значит не пришла!
— Как — не пришла… Я же только…
— Мы его так за тебя просили! Говорили — нам отдайте, мы ей передадим! Может, она заболела! Может, ее не выпускают! Сказал — нет. Вы, говорит, землячки — вам я помог. А она не захотела — вот и не пришла. Говорит, москвичам деньги не нужны.
Кровь застучала в шее.
— Ладно, тут долго нельзя занимать, ты звони, если что. Мы в Москве! Номер у тебя есть.
Я положила трубку. Царапнув подоконник, взлетел голубь. Я вернулась в спальню и рухнула на родительскую кровать.
