Группа милиционеров ввела в отделение людей — двух мужчин и женщину, по виду продавцов с рынка.
Их пропустили за барьер, и они исчезли за поворотом.
Юная Вероника опять завопила:
— Почему тех пустили, а нас нет? Нарушение Конституции!
— Да! — воскликнул папа. — Мы тоже имеем все права пройти и узнать, что с нашим сыном! Где он и что с ним творят тут, понимаешь! Почему не пускаете? А? Молчите?
Этот отец семейства в момент произнесения речи стал удивительно похож на свою дочь, особенно низким голосом, большим выразительным ртом, очками и какой-то многозначительной полуулыбкой. Ему не хватало только прически каре с челкой.
На что дежурный, убравшийся полностью за барьер (дети снова подошли близко к кобуре), обозленно отвечал:
— Та че, та то не люди были, а преступники! Вы че вообще, не понимаете, где тут находитесь?
Пораженные посетители вытаращились, и, видимо, каждый стал вспоминать, какие они были внешне, те преступники.
Воодушевленный мент продолжал:
— И вы че тут распускаете здесь по отделению детей! Не положено! Вообще тут нельзя, сказано?
Варвара оттянула ребят и опять усадила их за стол:
— Будете рисовать?
Потомство молчало.
Варвара порылась в сумке и вдруг увидела на барьере кипу листочков.
Она подошла и взяла оттуда сколько взялось со словами:
— Можно я напишу заявление?
Потому что если лежит кипа бумаги, то она лежит для того, чтобы на ней писали, верно же?
— А ручку можно?
Дежурный без слов, но со страдальческим выражением лица, не глядя, протянул ей казенную ручку. Видимо, тут существовал непреложный закон, право посетителей требовать письменные принадлежности.
— А еще ручку можно?
Дежурный покопался у себя на столе и выдал карандаш. Варвара разложила перед детьми добытое. Они нехотя начали чиркать по бумаге.
— А мне? — завопил Санёк. Он уже готов был заплакать.
Сестра Ивана нашла ему в своей сумке толстый черный фломастер.
Младшая обиделась, что ей достался простой карандаш, и она стала бормотать:
— Я этим франым карандафом не буду рифовать, бы-линн.
(Дети посещали садик и частенько приносили оттуда новые слова.)
Тем временем мама Ивана спросила охранника, как его зовут.
— Семен, — неожиданно для себя пискнул он и затем от души отхаркался.
— Сеня, вот поешьте. Я напекла пирожков. И есть шоколад. Вы, наверное, стоите тут до утра? Как же не повезло вам! В новогоднюю ночь!
— А, — махнул рукой мент, который, видимо, уже давно перебирал в уме все несправедливости, учиненные над ним начальством.
