Твой восемнадцатый век; Прекрасен наш союз… | страница 9



И в устной и в письменной речи Н. Эйдельмана нередко возникали сложности с формой глагольного времени: в одной фразе (и без того непременно энергетически насыщенной) сталкиваются, перебивая друг друга, прошлое, настоящее, будущее. Это тоже от личности, от мироощущения.

В последние годы в его работах властвовали темы нашего тревожного «сегодня». Его манила историческая публицистика, в которой понятие «сегодня» не абсолютизируется, а рассматривается как будущее прошлого и прошлое будущего. И, погружаясь мыслями в события двухсотлетней давности, Н. Эйдельман не упускал этого из виду. Его «странные сближения» — не ловкие «аллюзии», а непрерывность продолжения жизни в её поразительном разнообразии, истории, забавляющейся противоположностями,— горячая наша кровь, текущая в веках. В последней своей книге «Первый декабрист» он смело связывает общим повествованием — о чём давно мечтал — людей далёкого прошлого и наших современников, рисует минувшие события так, как виделись они их участникам, и одновременно показывает их нам из нашего «сегодня», сталкивает оценки вчерашние, нынешние, предсказывает завтрашние. Н. Эйдельман постоянно — в каждой фразе — напряжённо осознаёт, остро чувствует столкновение исторических времён. Его герои, как и сам автор, не живут в прямолинейно разворачивающемся времени-веке — всегда на грани веков!

В. И. Порудоминский

Твой восемнадцатый век

               Мечты поэта,

Историк строгий гонит вас!

Увы! его раздался глас, —

И где ж очарованье света!

                ____

Люблю тебя, Петра творенье,

Люблю твой строгий , стройный вид,

Невы державное теченье,

Береговой её гранит.

А. С. Пушкин

Введение

Давно ль оно неслось, событий полно,

Волнуяся, как море-окиян?

Пушкин

XVIII век был давно. Самые старые люди, которых я знал, родились в 1840—1860-х годах, то есть в середине XIX…

В позапрошлом веке карты мира были совсем не те, что сегодня: белые пятна занимали бóльшую часть Африки, Америки, Азии; Австралия вообще появляется только к концу столетия, Антарктиды нет и в помине. Это была эпоха париков, карет, менуэтов, треуголок; эпоха разума, книг с очень длинными названиями, «Марсельезы» и гильотины; для России же это был век, когда — основан Петербург и выиграна Полтавская битва, восстал Пугачёв и шёл через Альпы Суворов…

В книге «Твой девятнадцатый век» (вышедшей несколько лет назад) я предлагал читателям превратиться для начала всего лишь в 100—150-летних; напоминал, что в прошлом столетии каждый из нас имел сотни ближайших родственников, прямых предков. Я старался доказать, что всем проживающим в конце XX века очень нужен «старичок девятнадцатый» — и отвагой своей мысли, и поэтичностью мечтаний; нужен его смех, его горести, его ярость, его дух.