Она открыла свои объятия и успела принять в них умирающего. Точно так же от сердечного приступа умерла и ее свекровь, Бибийя. Всякий раз, когда Мулла Камбэри слышал, что кого-нибудь разбил паралич и больной или больная страдает долгие месяцы или годы, он говорил со вздохом:
— Истинный мед — такая смерть, которая тебя ударит в голову и сразу отправит на тот свет. О аллах, услышь мои молитвы!
Именно так он и умер. Одного не смог предвидеть Мулла Камбэри — того, что его любимый внук, маленький Исмаил, которого он так любил держать на коленях, станет играть его такийей, пиная ее ногами, пока бабушка и мама будут укладывать тело эфенди на миндер…
Занятия в начальной школе Исмаил продолжил в Тиране — его отца перевели туда после конгресса в Люшне, когда Тирану сделали столицей{19}. Теперь, вместо друзей из Гирокастры, его окружали тамошние ребятишки, говорившие на более грубом наречии. Особенно часто в столице были в обиходе слова «ашик» — «друг» и «дюльбэр» — «поверенный в тайны». Они и у ребятишек буквально не сходили с уст.
Маленькие жители столицы, десяти- или одиннадцатилетние дети, слышавшие такие слова от взрослых, стремились им подражать и заводили себе постоянного собеседника, своего «поверенного в тайны». Дюльбэр должен был состоять при ашике, и тот в любой момент мог вызвать его на важный разговор. Никто не смел обижать дюльбэра, потому что его защищал ашик. Если же дюльбэр предавал своего друга, не желал выслушивать тайн, говорить по душам, тот «выставлял ему гроб у двери», то есть угрожал убить. На самом деле Исмаил никогда не слышал, чтобы кого-нибудь убили из-за нарушенного уговора, и не видел ни разу гроба у чьей-нибудь двери. Но всякий раз при такой угрозе у него от страха замирало сердце. А еще тиранцы, когда ссорились, имели обыкновение кричать друг на друга:
— Убирайся отсюда, пустой початок!
Исмаил подхватил ругательство и повторял до тех пор, пока отец не услышал однажды и не отвесил сыну оплеуху.
В тот месяц, когда семья Камбэри переехала в Тирану, там начался рамазан. Во время рамазана горожане просыпались поздно, ходили по улицам лениво, с сонным видом, и на каждом шагу, приветствуя знакомых, прижимали руку к сердцу и произносили традиционное «эйвалла». Ни среди мусульман, ни среди христиан об этой поре не было видно курящих. Самую жаркую часть дня жители города проводили на улице, в тени оливковых деревьев — в Тиране в те годы росло их очень много. С приближением вечерней трапезы, ифтара, взрослые возвращались домой, на улицах встречались только дети. Маленькие мальчики и девочки выходили из пекарен с противнями и сковородами, полными теплых булочек и пшеничных хлебов, или несли в глубоких медных мисках, водруженных на подносы, кима — запеканки из фарша с яйцами — и высокие горы толстых блинов. После выстрела из пушки улицы около часа пустовали, так как взрослые отсиживались по домам за ифтаром, а затем опять заполнялись людьми, стекавшимися со всех концов столицы. Мужчины шагали медленно и чинно, с тростью в руке, а кое-кто теперь уже и с сигаретой в зубах
