Павел Сергеевич усмехнулся. Хитер бригадир!
— Это ты по моим полкам пошарил, а ты по своим пройдись, по своим.
— А какие мои полки? Расставить людей, следить, чтобы простоев не было, материалами обеспечивать — вот и все мои полки, — небрежным тоном перечислил Чугреев. — За это отвечаю.
Каким-то внутренним чутьем Павел Сергеевич ощутил, что пора прекращать этот разговор — Чугреев уперся, не сдвинешь.
— Ну, ладно, оборудование я тебе кое-какое подкинул, буду еще пробивать. Но прошу тебя, Михаил Иванович, сделай все возможное, чтобы трасса пошла. Вот новый график монтажа, с сегодняшнего дня. Посмотри, подумай. Кровь из носа — надо выполнять.
Чугреев просмотрел график, крякнул, качая головой, сунул листок в стол.
— Я хочу с народом потолковать, — сказал Павел Сергеевич. — Как ты считаешь?
— Вот это правильно, с людьми надо потолковать.
Они вышли на поляну. Восходящее солнце ослепительным пауком сияло сквозь верхушки деревьев. Крыши вагончиков матово блестели — от них подымался парок.
Павел Сергеевич глубоко вдохнул прохладный утренний воздух.
— Эх, красота какая! Начало осени. Природа живет сама по себе, живет, чтобы жить. А мы все выдумываем, усложняем, запутываемся в своих же сетях.
Чугреев промолчал. С просеки, нарастая, доносилось злобное рычание мотора, лязганье металла — первый МАЗ делал свой первый трудный рейс.
Собрание было кратким. Павел Сергеевич рассказав рабочим о важности комбината, а следовательно, и трассы, назвал новый срок и высказал убеждение, что бригада справится с поставленной задачей; рассказал, что по всей стране поднимается новое движение — борьба за коммунистический труд, призвал монтажников тоже включиться в это нужное и важное дэло и пожелал всяческих успехов.
Официальная часть кончилась, все заговорили кто о чем. Мосин неловко потоптался возле Павла Сергеевича и, смущаясь, грубовато сказал, что надо бы на два слова.
— Я это... спросить, — начал он запинаясь, когда они отошли в сторонку. — Вы тут насчет звания говорили... Оно как, для всякого любого? Мне, к примеру, можно?
— Почему же нельзя? Пожалуйста.
Мосин нервничал, бил носком землю, тер о штаны потные руки; черный рот его дрожал и кривился не то в улыбке, не то от боли. Он хотел что-то сказать, но, видно, язык не поворачивался. Павел Сергеевич вдруг вспомнил: «Это же тот самый, Мосин!» — и почувствовал острую жалость.
— Вас беспокоит ваше прошлое? — спросил он задушевно.
«Да» — ответил глазами Мосин.
