Павел Сергеевич потер руки, засвистел «А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер...». День прошел не даром.
Клава была не одна. Раздеваясь в передней, Павел Сергеевич слышал, как она громко жалобно говорила: «Я не могу больше, эта кухня высосала из меня все соки. Я чувствую, как я тупею и превращаюсь в сварливую старуху». Он заглянул в столовую, — опять эта Ася, соседка, пиковая дама, уксус с перцем, ках он ее назывзл, — холодно поздоровался и пошел умываться.
«Что может быть у них общего? — думал он с раздражением. — Сплетница-массажистка, блатмейстер, шуры-муры, обрабатывает жен крупных начальников, вечно занята какими-то темными делишками, а Клава изливает перед ней душу...»
Хлопнула дверь. «Ишь, живо улизнула», — он вышел на кухню. Клзва накрывала на стол, посмотрела мягко и чуть виновато:
— Кушать будешь?
— Да, обязательно! — энергично оказал он. От этого ее взгляда, который он так любил, к нему вернулось хорошее настроение. — Сегодня я заработал не только обед, но и... — он подмигнул и двумя пальцами, большим и мизинцем, показал, что он еще заработал.
Клава выставила полбутылки кагора, оставшегося после Лешкиных проводин.
— Выпьем за одну симпатичную сварливую старушку, за которой вовсю бегают молоденькие пижоншки, — сказал он шутливо, намекая на тот недавний случай, когда какой-то молодой человек помог ей дотащить сумку с базара и по пути подговаривался насчет свидания.
— Выпьем лучше за сына, чтобы у него там все было хорошо, — сказала она с грустью.
Павел Сергеевич не возражал.
— Я так мучаюсь, что согласилась отпустить Алешеньку, — пожаловалась она. — Почему ты не отговорил его?
«Как бы не так, отговоришь», — подумал он и сказал:
— Ты напрасно так волнуешься. Он ведь уже не маленький, девятнадцатый год парню.
— А что за люди там, на твоей трассе? Они не испортят нашего мальчика?
— Там отличные люди. Чугреев — бригадир что надо! Кто бы додумался завести корову на трассе? Он. В одном колхозе купили. Молочко парное пьют. Кончим трассу, говорят, пир устроим. Нас приглашали.
— С тобой никогда серьезно не поговоришь. Вечно ты увиливаешь, а я волнуюсь — он такой доверчивый и непрактичный.
— А ты хочешь, чтобы в восемнадцать лет он был ловкачом-комбинатором?
— Я была бы спокойнее. Знаешь, Павел, — сказала она и замолчала в нерешительности.
Он отодвинул тарелку — разговор начинал портить ему аппетит.
— Что, Клавдия? — спросил он, подчеркивая голосом «Клавдия». Его всегда коробило, когда она, обычно называвшая его Павлушей, вдруг говорила это грубое «Павел».
