Я пересек пересохшее озеро и пошел к оазису Куфра, сгорая днем от жары, а ночью замерзая от холода. Геродота оставил с ней, в пещере. А через три года, в сорок втором, нес ее тело на руках, словно доспехи рыцаря, к спрятанному самолету.
В пустыне средства к выживанию сокрыты под землей – пещеры троглодитов, вода, которая прячется в растении, оружие, самолет. На долготе 25, широте 23 я начал копать, разгребая брезент, и постепенно из песка появился самолет Мэдокса. Это происходило ночью, но даже в холоде я покрывался потом. Взял керосиновый фонарь, поднес к ней и присел рядом. Двое любовников в пустыне – под звездным или лунным светом, уже не помню. Где-то далеко была война.
Самолет постепенно вырастал из песка. Не было еды, и я обессилел. Брезент оказался таким тяжелым, что я не мог его выкопать и просто разрезал.
Утром, поспав часа два, я взял ее на руки и посадил в кабину. Завел мотор, и тот огласил пустыню рокотом. Мы тронулись, затем заскользили в небо. С опозданием в три года.
Он молчит. Глаза смотрят в одну точку – и видят самолет. Медленно, с усилием машина отрывается от земли, мотор пропускает обороты, как иголка стежки. После стольких дней молчания трудно терпеть этот шум. Из ее блузки вылезла ветка акации. Сухая веточка. Сухие косточки. Он смотрит вниз и видит, что горючее намочило колени. Как высоко он над землей? Как низко в небе?
Шасси едва не задевает верхушку пальмы, пилот направляет самолет вверх, горючее разливается по сиденью, ее тело соскальзывает. Искра от короткого замыкания попадает на ветку на ее колене, и та загорается. Он перетаскивает любимую обратно на сиденье рядом с собой. Потом толкает обеими руками фонарь кабины, но тот никак не поддается. Начинает бить его, наконец разбивает, горючее и огонь расплываются вокруг. Как низко он в небе? Она съеживается – прутики акации, листья, ветви, которые когда-то были руками, обвивавшими его. Она медленно исчезает. Он чувствует на языке вкус морфия. В темных озерах его глаз отражается Караваджо. Он болтается вверх и вниз, как ведро в колодце. Чувствует, что лицо в крови. Он летит на прогнившем от старости самолете, брезентовая обшивка крыльев распарывается на ветру. Они – мертвецы. Как далеко была та пальма? И как давно это было? Он пытается вытащить ноги из разлитого огня, но они тяжелые. Никак не может вылезти. Он вдруг состарился. Устал жить без нее. Не может забыться в ее объятиях и доверить охранять его сон. Никого не осталось. Он измучен не пустыней, а одиночеством. Уже нет Мэдокса. Женщина, которую он любил, превратилась в листья и ветви, а сквозь разбитое стекло фонаря в кабину заглядывает зияющая пасть неба пустыни.
