В Вади-эль-Мелик на глаза попадаются птицы неизвестного вида.
Пятого мая я забираюсь на скалу и достигаю плато Увейнат с другой стороны, новым маршрутом. Оказываюсь в широкой долине на месте бывшей реки, где растут акации.
Были времена, когда картографы предпочитали называть открытые ими места не своими именами, а именами возлюбленных. Вот встречаешь в пустыне караван и купающуюся девушку, которая прикрывается тонкой тканью из муслина… Какой-то древний арабский поэт увидел эту девушку, ее плечи, похожие на два голубиных крыла, – и назвал оазис ее именем. Льется вода, она заворачивается в прозрачную ткань, а старый поэт наблюдает и, черпая вдохновение в этом зрелище, описывает город Зерзуру.
Так человек в пустыне может попасть в историю, словно в случайно обнаруженный колодец, и в его затененной прохладе бороться с соблазном никогда не покидать это укрытие. Самым большим желанием было остаться здесь, среди акаций. Я шел по земле, о которой нельзя было сказать, что здесь не ступала нога человека, скорее наоборот; шел по земле, где за многие столетия перебывало столько людей, эти деревья видели столько событий: армии четырнадцатого века, караваны тебу, набеги сенуси в 1915 году. А между событиями ничего не было. Когда долго не случалось дождей, акации увядали, русла рек пересыхали… пока вода снова не появлялась здесь через пятьдесят или сто лет. Спорадические приходы и исчезновения, как легенды и слухи в истории.
В пустыне вода, как сокровище: ты несешь ее, как имя возлюбленной, в ладонях, подносишь к губам… и пьешь пустоту. Женщина в Каире выскальзывает из кровати и перегибается через окно, подставляя дождю обнаженное белое тело…
Хана наклоняется вперед, чувствуя, что он начинает бредить, молча наблюдая за ним. Кто она, эта женщина?
Край земли не там, где обозначены точки на картах, за которые борются колонисты, расширяя сферы влияния. С одной стороны – слуги, и рабы, и периоды власти, и переписка с Географическим обществом. С другой – белый человек впервые переходит через великую реку, впервые видит гору, которая стояла здесь веками.
Когда мы молоды, то не смотрим в зеркало. Это приходит с возрастом, когда уже есть имя и своя история, интерес к тому, что твоя жизнь значит для будущего, что ты оставишь «городу и миру». Мы становимся тщеславными со своими именами и претензиями на право считаться первыми, иметь самую сильную армию, быть самым умным торговцем. Когда Нарцисс состарился, потребовал изваять свой портрет из камня.
