Хана пристально смотрела на него. Он наклонился вперед и потерся щекой о ремень на плече.
Возвращался через деревню под дождем, падающим на подстриженные деревья на площади, за которыми не ухаживали во время войны, шел мимо странной статуи, изображающей двух всадников, обменивающихся рукопожатием. И вот он здесь, смотрит на лицо девушки в освещении колеблющегося пламени и не знает, что выражает ее взгляд: мудрость, печаль или любопытство.
Если бы она читала или склонилась над английским пациентом, он бы, наверное, просто кивнул и вышел. Но вдруг он впервые увидел, что она молода и одинока. Сегодня вечером, глядя на воронку от мины, погубившей Харди, он испытал страх за Хану, вспомнив то, что случилось днем. Надо быть более настойчивым, иначе она примется ходить с ним на каждое разминирование, и он станет беременным ею. А это было не нужно: когда он работал, его наполняли музыка и ясность – весь остальной мир переставал существовать. Но она уже сидела в нем… или у него на плече – так же, как он видел однажды: сержант нес живого козла из туннеля, который они пытались пройти.
Нет.
Все это неправда. Он хотел дотронуться до плеча Ханы, хотел положить туда ладонь – как днем, когда она спала, а он лежал, словно под прицелом чьего-то автомата, чувствуя себя неловко. Ему не нужен был покой, но он хотел окружить им девушку, увести из этой комнаты. Он отказывался верить в собственную слабость, а с любовью не нашел сил бороться и не решался сделать первый шаг. Никто не хотел признаться первым.
Хана сидела прямо и смотрела на него. Пламя свечи колебалось и изменяло выражение лица. Он не знал, что она видит только его силуэт, что его стройное тело и кожа сейчас – лишь часть темноты.
Раньше, когда он поспешно ушел из комнаты, она чуть не взбесилась, зная, что он защищал их, как детей, от мин. Теснее прижалась к Караваджо, словно в отместку за обиду и оскорбление. А сейчас, в радостном возбуждении после вечеринки, она не могла читать. Караваджо ушел спать, предварительно порыскав в ее медицинской коробке, а когда она наклонилась над английским пациентом, тот поднял в воздух свой костлявый палец и поцеловал ее в щеку.
Хана задула все свечи, оставив один маленький огарок на прикроватном столике, глядя на спокойное тело английского пациента, который после выпитого спиртного разошелся и бормотал бессвязные речи.
Когда-то буду я конем
Или чудовищем безглавым.
А может, кабаном, собакой,
А может, стану я огнем.
