Когда его взяли в армию, то заставили изучать диаграммы и схемы, которые становились все более и более сложными, как огромные узлы музыкальной партитуры. Кип вдруг обнаружил у себя способность трехмерного видения, когда охватывал предмет или страницу информации пристальным взглядом – и сразу замечал все фальшивые «нотки». По натуре он был консервативен, но мог также представить самое худшее, возможность несчастного случая в любой комнате – сливу на столе и ребенка, который подходит и съедает ядовитую косточку; или мужчину, который идет в спальню, чтобы лечь в постель с женой, и смахивает себе под ноги керосиновую лампу с консоли. Каждая комната была полна такой «хореографией». Цепкий взгляд видел спрятанную под поверхностью линию, представлял, как может быть завязан проволочный узел, скрытый от глаз. Его раздражали детективы, потому что он слишком легко вычислял злодеев. Ему нравились мужчины, которые были не такие, как все, например, его наставник лорд Суффолк или английский пациент.
Кип все еще не доверял книгам. Как-то Хана видела его сидящим возле английского пациента, и ей показалось, что это ожил Ким Киплинга. Только молодой ученик был теперь индийцем, а мудрый старый учитель – англичанином. Но именно Хана оставалась по ночам со старым учителем, который вел ее по горам к священной реке. Они даже вместе читали эту книгу; голос Ханы замолкал, когда врывался ветер и задувал пламя свечи, и страницу не было видно.
«Он сел на корточки в углу шумной комнаты ожидания, и все посторонние мысли покинули его. Руки его были сложены на коленях, а зрачки сузились и стали не больше булавочного острия. Он чувствовал, что через минуту… через полсекунды… решит сложнейшую загадку…»[51].
Ей кажется, что именно в такие ночи, когда она читала, а он слушал, они и подготовились к появлению молодого солдата – мальчика, который вырос и присоединился к ним. Но тем мальчиком в романе была Хана. А если Кип и участвовал в той истории, то был полковником Крейтоном.
Книга, карта соединений, крышка взрывателя, четыре человека в комнате на заброшенной вилле, освещенной только пламенем свечи, вспышками молний и – время от времени – заревами от взрывов. Горы, холмы и Флоренция, ослепшая без электричества. Пламя свечи едва ли дает что-нибудь различить уже на расстоянии пятидесяти метров. А дальше – полная темнота. Сегодня вечером в комнате английского пациента каждый отмечал свое событие: Хана – свой сон, Караваджо – удачную «находку», граммофон, а Кип – успешное разминирование, хотя сам уже и забыл об этом. Он всегда чувствовал себя неуютно на праздниках.
