Мы медленно заходили друг за другом с улицы в здание, где подвергались медосмотру, а потом – во двор по списку. Поступали на военную службу. Врачи проверяли и обследовали нас инструментами, руками ощупывали наши шеи, продезинфицированными щипцами отрывали кусочки кожи.
Тех, кто прошел медосмотр и был признан годным к военной службе, построили во дворе. Закодированные результаты написаны желтым мелом на наших спинах. Позже, в строю, после короткого словесного сообщения, офицер-индиец написал еще что-то желтым мелом на табличках, которые были привязаны к нашим шеям. Наш вес, возраст, район рождения, уровень образования, состояние зубов и рекомендуемый род войск.
Меня это не возмущало. А вот моего старшего брата оскорбило бы: он пришел бы в ярость, кинулся к колодцу, достал ведро воды и смыл бы все меловые метки. Я был совсем другим. Хотя любил его. Восхищался им. У меня в характере – находить всему причину, резон. В школе я был очень старательным и серьезным, за что он дразнил и подшучивал надо мной.
Конечно, ты понимаешь, что я был не таким серьезным, как он, просто ненавидел конфронтации. И ведь это не мешало мне делать то, что я хотел, и так, как я хотел. Очень рано я открыл для себя, что совсем не обязательно идти на столкновение. Не спорил с полицейским, который говорил, что нельзя переезжать на велосипеде через такой-то мост или сквозь такие-то ворота в форте – просто спокойно стоял, пока не становился невидимым, а потом проезжал. Как крикетный мячик. Как спрятанная чашка с водой. Понимаешь? Этому меня научили выступления моего брата, который всегда был с кем-то в конфронтации.
Но для меня брат был всегда героем в семье. Я видел и чувствовал его состояние в роли неутомимого возмутителя спокойствия. Наблюдал, как он истощался после каждого очередного протеста: его тело дергалось в ответ на обиду или какой-то закон. Он нарушил традицию в нашей семье и отказался идти в армию. Отвергал любую ситуацию, где Англия имела власть. Поэтому его затаскали по тюрьмам. В Лахорскую центральную тюрьму. Потом в Ятнагарскую… Лежал по ночам на тюфяке, рука поднята в гипсе, так как друзья сломали ему руку, чтобы защитить, потому что он не оставлял мысли о побеге. В тюрьме стал спокойным и отстраненным. Еще больше, чем я. Его не оскорбило, что я записался в армию добровольцем вместо него, что не стану врачом, как того требовала традиция; он только рассмеялся и передал через отца, чтобы я был осторожен. Он никогда не пошел бы на войну вместо меня. Был уверен, что я владею секретом выживания и обладаю способностью прятаться в тихих местах.
