— На колени, мерзавец!
Тот добродушно посмотрел на ротмистра, догадавшись, опустился на колени, что-то жалобно забормотал.
— Вот видите, никакой эсперанто не сравнится с интонацией голоса толкового человека. Ну ты, ишак… Где брал листовки? Говори, скотина, да по-русски!
Арестованный затряс головой и жалобно забормотал:
— Бельмейман, бельмейман, тюря[7], пожалуйста… — Лицо его было робким и жалким.
— Ага, выучился по-русски. Не так ещё запоёшь.
Ротмистр подошёл, взял маленькие ножницы. Надрезал ворот рубахи на спине и разорвал до пояса. Не слушая жалобного бормотания, он прижал к обнажённому плечу папиросу. Мансур дёрнулся и закричал.
— Цыц ты, животное! — заорал Крысенков, беря шприц.
— Говорил, трудно будет. Скорее обессильте его, — просил полковник, горящими глазами наблюдая за искажённым болью и ужасом лицом юноши.
— Ничего, сейчас приложу другую печать, а потом шприц.
Он стоял, держа в правой руке шприц, а в левой папиросу. Но едва он сделал движение, как Майсур эластичным прыжком вскочил на ноги и крикнул на чистом русском языке:
— Другую печать я сам тебе приложу, проклятый?
В тот же момент сокрушительный удар по скуле отбросил ротмистра в угол, где он растянулся во весь рост. Поражённый полковник, выпучив глаза, смотрел на происходящее, почти инстинктивно схватил лежащий на столе револьвер, но увесистый кулак, сунутый ему в нос, заставил его взвыть; осев в кресле, полковник медленно сполз под стол. Очнувшись, ротмистр увидел в открытом окне широкую обнажённую спину и крепкий бритый затылок в старенькой тюбетейке.
Как молния, кинулся Крысенков к столу, схватив револьвер, выстрелил, целясь в затылок.
Ярость и вспышка от выстрела помешали увидеть результаты. В тот же момент послышался всплеск.
Из-под стола выглянуло бледное испуганное лицо с посиневшим и распухшим носом.
— Сбежал? — хрипло спросил полковник.
— Едва ли… Стреляю я метко, — шепеляво ответил ротмистр.
— А ведь, батенька, этот подлец свернул вам скулу… — говорил, соболезнуя, полковник, ощупывая свой нос.
Только теперь оба почувствовали боль в изуродованных лицах.
— Упустили опасного революционера! — негодовал Крысенков. — Чисто говорит по-русски и комедию ломает, артист!
— Что же делать? Искать?
— Кажется, я ухлопал его. Быть может, труп вынесет на отмель. Надо послать завтра. Ну я, поеду в госпиталь. Сил нет, болит.
— А я домой, — пробормотал полковник, прикладывая к носу смоченный коньяком платок. — Проклятый щенок!..
