— Конечно, нет, мистер Броун.
— Вы понимаете: в такую ночь говоришь очень правдиво. В такую ночь… Ну и что же ваш приятель?
— Я тогда был на фронте — где-то под Воронежем — и вдруг получил из дому запоздалое письмо. Там среди всякой мелочи мне рассказали и о том, что Александр Гордон спрятался в трюме какого-то английского парохода и таким образом перебрался в Палестину.
Рассказывая, я вспоминал.
Что с тобой случилось, Александр? С годами мы стали забывать легенду о родине, а с первых дней Октябрьской революции и не вспоминали больше о Святой земле. Заброшен клуб «Маккаби»[8] на Херсонской, клуб богатых юношей. Сам Александр его так назвал. На Болгарской, в библиотеке имени Пушкина, собирается кружок революционной молодежи. Меньшевик Штерн, известная личность, заглядывает к молдаванским парням.
«Мои молдаванские парни», — говорит рабочий-меньшевик интеллигенту-меньшевику, знаменитому Никите Сухову.
Товарищ Штерна — Зильбер. Зильбер — большевик. У него срезано по два пальца на каждой руке.
«Мне советовали: не лезь руками в машину, — смеется Зильбер, — а я замечтался. Один раз замечтался, другой замечтался…»
«Мои парни», — говорит о нас Зильбер.
В самом деле, я и Гордон были до революции зачинщиками детской забастовки у Полякова, а Зильбер бодрил: «Давай, ребята, давай. Серьезней надо, серьезней».
У кружка был председатель — Александр Гордон.
По ночам, жалуясь на скверный свет, он лепил из грязной глины фигуры для нашего клуба.
«Вот поставьте. Я сделал Дантона». — «А Марат?» Через три дня готов Марат. «Если мы поставили здесь Дантона и Марата, — говорят товарищи, — то надо и Робеспьера».
Вдохновение наполняет нас бодростью. Через три дня готов Робеспьер. Бюсты стоят под портретами Пушкина, все рядом. Голова одного — большая и курчавая — величаво покоится на широких плечах, у другого она так и рвется из туловища, а третий втянул ее в шею. Около каждого — табличка: «Воспрещается трогать: они еще не обсохли».
Где же сейчас Александр Гордон? В письме, присланном от него в Воронеж, была короткая строчка, замечалась всего одна мысль: его, как и многих, взволновала декларация Бальфура…
Ветер раскачал верхушку кедра, и на нас упало несколько шишек.
— Очень хорошо! — воскликнул Броун. Он помолчал и сказал: — Декларация Бальфура — это ворона, названная английским парламентом синей птицей и выпущенная им из клетки законодательной казуистики. Ваш друг стремился, конечно, стать «сторожем пустыни»? — спросил Броун.
