В моем всегда уединенном закутке на горе теперь было людно. По всему ландшафту двигались сквозь снегопад человеческие тела – пожарные с топорами и брандспойтами, соседи, подходившие поближе, чтобы лучше видеть. Я вспомнила выражение Сильвии Плат «хрустящая арахисом толпа» – да, вот она я, нечаянная исполнительница стриптиза.
Карен Зи повела меня к дому Карли, расположенному в семидесяти пяти ярдах вверх по горе на восток, где мне выдали кружку чая и стопку желтых официальных бланков. Там были и другие люди – пили кофе. Карен разговаривала по телефону с организацией «Помощь жертвам».
– Запиши все, – велела Карли, протягивая мне ручку.
Тем вечером в номере мотеля, оплаченном Красным Крестом, не в силах уснуть, я обсессивно занималась перечислением всего, чего лишилась. Финская конфирмационная Библия XIX века, принадлежавшая моей прапрабабке Аувинен, – мое единственное фамильное сокровище. Лист ватмана, подаренный мне поэтессой Кейт Браверман, которая специально для меня сочинила стихотворение и записала на нем. Первые издания с автографами… Разум споткнулся. Ничто из этого я никогда не смогу ничем заменить. Тогда я стала составлять списки вещей, чья ценность имела какое-то выражение, вещей, которые можно было снова приобрести, – все они были связаны с готовкой, все были старательно собраны: редкие, не переиздаваемые кулинарные книги Жака Пепена и Энн Уиллан; кастрюли и сковороды фирмы All-Clad; полный набор профессиональных немецких ножей; дубовый стол; вручную изготовленные, привезенные из Италии тарелки; стопки отслужившей свое посуды Fiesta… Я заполнила пять страниц, строку за строкой, чувствуя себя виноватой из-за своей любви к краскам и красоте: изысканно накрытый стол с контрастной столовой посудой, добротные скатерть и салфетки в апельсиновых и золотых тонах, сверкающее зеленое стекло; гладкая керамика, которая так элегантно оттеняла еду…
В детстве этих красивых вещей вокруг меня не было. Наверное, я их на самом деле не заслужила, думала я, вот потому-то их и не стало. Я не могла избавиться от ощущения, что каким-то образом провинилась, что сделала что-то такое, что навлекло на меня случившееся. В ту ночь я перечислила все до единого ценные предметы, какие могла припомнить, оценивая их долларовую стоимость, потому что попросту не была способна представить ценность вещей, чья цена измерялась памятью или сердцем.
В доме Карли вокруг меня кружили люди, попивая кофе и разговаривая, но я была вне всего этого, в шоке. Я не хотела ни разговаривать, ни слушать, ни быть рядом с кем бы то ни было. Наверное, я вполне могла внезапно уйти оттуда, внезапно исчезнуть. Была вторая половина дня. Снег продолжал кружиться пухлыми хлопьями; зима все еще не сдавалась. Пожарные двигались по склону вокруг хижины, точно безмолвные жрецы. У меня не хватило духу досмотреть всё до самого горького конца. Я развернулась спиной к пожарищу и проскользнула по сугробу к дому Чака и Барбары и своему внедорожнику; открыла дверцу и выпустила Элвиса поразмять лапы. Он оставался в кабине с середины утра и все время пожара, ни разу даже не заскулив. Пес выпрыгнул из машины, принюхался и пулей метнулся к снежному сугробу. Упав, перекатился на спину, широко раскидывая лапы, и, рыча, принялся извиваться. На склоне над нами стена передней комнаты моего дома внезапно обрушилась, металлическая крыша накренилась и обвисла, как дверь.
